Семен накрыл маленькую Катину руку своей большой сухой ладонью. Ночник над кроватью мягким светом выхватывал из темноты их фигуры. По углам палаты теснились причудливые тени, складывавшиеся в осенние яблони, которые сплетали свои ветви, качали листвой, бесшумно кивали, здороваясь с собратом – невидимым в темноте за окном апельсиновым деревом. В палате израильской клиники «Ассута» доживал погожие осенние дни старый яблоневый сад вокруг деревянного дома со скрипучими ступенями в таком близком сейчас Подмосковье, и Семен уходил туда, где нагретая за день сухая земля сыпется, как песок, сквозь пальцы.
Он слабо, уже оттуда, из родительского дома на Николиной Горе улыбнулся Кате и, с трудом подбирая слова, сказал:
– Есть… легенда, что… подснежник не только первый весенний цветок, он… самый первый из цветов. Когда Бог… изгнал Адама и Еву из Рая, на земле… была зима… Шли… Адам и Ева… по холодной и пустынной Земле… И только белый снег… сыпал им в лицо… Бедная Ева… расплакалась… Не от холода, а от сожаления… об утерянном Рае. Увидел Господь… ее раскаяние… И сжалился… Превратил несколько слезинок в нежные цветы… Чтобы они… утешили Еву и дали понять, что… Бог не оставил своих детей…
Острая боль не дала ему договорить, пронзила с такой силой, что показалось – тело разорвется на части.
– Не оставил… – успел повторить он.
Тишина оборвалась разом: мигающими лампочками на панели, вмонтированной в стену у кровати Семена, низким приглушенным воющим звуком, распахнутой настежь дверью, суетливым топотом. Катя, оцепенев, увидела все это мигом, одной секундой, без обычной последовательности действий.
Выгнувшийся в судороге Семен, взбесившаяся аппаратура и вбежавшие в палату врачи случились одномоментно. Краем сознания она поняла, что больница только притворялась спящей, а врачи если и не караулили у двери, то бодрствовали в специальной комнате, не сводя глаз с подключенных к Семену датчиков, которых ни он, ни она старались не замечать в своей прощальной сказке.
Кто-то мягко, но настойчиво выводил Катю из палаты. Она так же мягко, но настойчиво пыталась ускользнуть. Не вырваться, а именно просочиться из рук, как вода, как бесплотный призрак, потому что вдруг словно перестала существовать и не чувствовала своего тела. Так полностью растворяются в происходящем на экране зрители кинотеатра, когда вся жизнь сосредотачивается в проходящей перед их глазами трагедии.
Будто сквозь пелену тумана она видела, как к груди Семена подключили датчики, как тело его дернулось и обмякло. Стоявший у постели врач повернулся к Кате и что-то сказал ей, но она увидела только шевеление губ, как будто между ней и врачом стояла толща воды.
– Он умер, – сказала врачам Катя и вышла из палаты, потому что Семена в ней больше не было.
Похороны состоялись на следующий день. По законам иудаизма хоронить следует как можно скорее. «Похорони его в тот же день», – сказано в Торе.
В небольшом темном зале без окон около гроба стояли Лариса, Катя и Сара. Алик и Гия – напротив.
– Прошу подойти ко мне самого близкого родственника покойного, – перевела с иврита слова раввина Сара.
Все, включая рыжебородого раввина, посмотрели на Ларису, но та отрицательно покачала головой и указала на Катю.
– У нее дочь от Семена. Пусть идет!
Катю качало от усталости, с минувшей ночи она ничего не ела и не сомкнула глаз. Она держалась изо всех сил, но ей стало еще хуже, когда она увидела в руках Алика бордовые розы. Ни у кого больше цветов не было. Сара и Гия смотрели на него осуждающе: Катя знала, что в иудейской традиции не принято приносить на похороны цветы. Похожие на бордовые капли крови, розы вызвали у нее приступ головокружения и тошноты. Она не просто не любила эти цветы – розы с детства ассоциировались у нее с чем-то дурным, тревожным, опасным.
Раввин тоже выразительно посмотрел на Аликовы розы. Гия, который хорошо знал традиции, вежливо, но настойчиво взял у Алика цветы и положил их на стоявший в углу столик.
На ватных ногах Катя подошла к раввину и замерла, не зная, что нужно делать. Только поглубже засунула руки в карманы своей черной накидки, сжала их в кулаки и впилась ногтями в ладони.
Раввин достал огромные ножницы. Катины волосы были собраны в хвост, и она уже было подумала, что он собрался остричь ее. Она покорно наклонила голову. Но раввин подозвал находившуюся в зале пожилую женщину и передал ножницы ей.
Женщина аккуратно надрезала Катину блузку справа, возле горла, и прошептала по-русски:
– Этот обряд называется криа – надрыв. Порви дальше сама, но не сильно, на длину ладони, и скажи про себя: «Благословен Ты, Господь, Бог наш, Царь вселенной, Судья истинный». Ты не должна снимать эту рубашку и мыться семь дней.