Дамы — это мы с Женей. Звучит это забавно. В домике два этажа нар и единственной общий стол. Все мы ходим в одинаковых шароварах и ковбойках, спим на соседних нарах, едим за одним столом. Шестеро мужчин и две женщины, забывшие о всех привилегиях «слабого пола». Единственная память об этом — пестренькая ситцевая занавеска на нашей с Женей постели. Обычно Лева называет ее «пережитком капитализма», но сегодня ему хочется быть рыцарем.
Мы с Женей торжественно заняли «места в партере» — у дверцы печурки. А дождь все хлещет и хлещет о крышу…
3
Я никогда раньше не задумывалась над тем, как разъединяет людей слово «плата». Мы инстинктивно стараемся оплатить все: и то, что оплачивать нужно, и то, чего оплатить невозможно.
Как часто сын, высылая матери деньги, считает, что этим он оплачивает все, что она ему дала.
Ты тоже уверен, что совесть твоя спокойна — ты с лихвой оплатил все. Но чувство не выльешь в тупое благополучие мебели. Спора нет, оно терпеливый кредитор, но рано или поздно всегда предъявляет векселя к оплате, и как тяжело старику выплачивать просроченный долг!
Люди, у которых я живу, тоже не принадлежат к числу тех, с кем легко рассчитаться. Они приняли меня просто и радушно — как дорогого человека, который уезжал и вернулся. А чем отплачу им я? Ведь денег они не возьмут, и не ими расплачиваются за доброту.
Нечаянно заметила простую вещь — в домике, где я живу, никто не умеет стряпать. Не зря же его зовут «итээром». Публика здесь хоть и не очень интеллигентная, но зато в полную меру этого слова безалаберная. И вот сегодня решила попробовать, что получится у меня.
Еще рано. За открытой дверью курится земля. Дождя нет. Сопки нежатся на солнце, подставляя лучам лысые бока. Отряхиваются от дождя лиственницы. Речка деловито ворочает камни у самого порога. Флаги тоже встрепенулись и уже дразнят друг друга затейливой разноголосицей красок.
Все ушли. Кто на смену, кто в лес за ягодами. Грибов искать не нужно — достаточно сойти с крыльца Рыжие маслята кучами лезут из мха, пихают, жмут друг друга. Их столько, что новым не хватает места.
Я рада, что моих хлопот никто, кроме Шамана, не видит. Шаман — огромный черный пес, он живет в нашем домике и сейчас спокойно вытянулся на пороге. Шаману безразлично, что вычистить живого хариуса и вымыть его в ледяной речке тоже не так-то просто. И не ему придумывать, что можно соорудить из давно всем надоевшего риса и мясной тушенки.
Любка, которой я еще утром напросилась в помощницы чинить бредень, скоро отказалась от моих услуг: «Уж больно ты, девка, на руку тиха». А ведь когда нужно, я все умею делать быстро и ладно. Но лишь тогда, когда забываю, что на свете есть тетя Надя.
Если можно поверить, что человек способен жить за счет чужой жизни, тетя Надя живет за счет моей. Раньше жила за счет маминой. Не знаю, что в ней есть такого, что позволяет ей это?
Она вошла в нашу жизнь в год, когда погиб мой отец. Он был известным геологом и однажды не вернулся из экспедиции. И тогда в нашей растревоженной квартире появилась тетя Надя, а вместе с ней короткое, веское слово «вещи».
— Ленка! Чего вещи-то разбросаны? Помоги матери, собери! — властно командовала она. — Дожились до ручки! Говорила я твоему отцу.
Мне было семь лет, и никто никогда до этого не называл меня Ленкой, и никто не приказывал мне. Я вздрогнула, глянула на мать, но глаза ее были пустыми — она ничего не видела вокруг. И я подчинилась.
Тетя Надя была сестрой моего отца, но прежде она никогда не появлялась в нашей жизни. Отец лишь морщился, когда о ней вспоминали. С самого детства шли они разными дорогами и к разной цели. Работала тетя Надя дамским парикмахером.
С того дня она прочно вошла в наш дом. Мы обе — я и моя мать — исчезли. Была только, она и ее дочь Альбина, Алечка.
Все, что делала Алечка, было хорошо; все, что делала я, — плохо. С годами я совсем разучилась понимать истинную цену своих поступков. В жизни, которую признавала тетя Надя, я стала неудачницей. Главным в этой жизни были деньги. Безразлично, каким путем приходили они в дом. И еще Алечкино приданое. Нам было по десять лет, когда о нем заговорили впервые, и с тех пор то, что уже куплено, и то, что еще надо было купить, стало постоянной темой разговоров. В конце концов все эти вещи стали казаться мне живыми и оттого еще более неприятными.
А была ли другая жизнь? Наверное. Но я не успевала узнать о ней. Тетя Надя не любила подолгу жить на одном месте. С детства мелькали передо мной города, люди, какие-то тетины знакомые. И никогда не было места, которое я могла бы назвать «своим».