…Коржев спросил:
— Неужели вы всерьез считаете, что там, где прошел Обручев, больше нечего делать?
— Да, считаю.
Конечно, он знал, что это неправда, но не мог, просто не мог ответить иначе! И с этого началось. Они не говорили — кричали. Подыскивали самое обидное, больное. Оба неправые, оба ненавидящие. Первый раз в жизни он потерял над собой контроль, забыл, что он, главный геолог, вовсе не обязан убеждать.
— А все-таки озеро Мертвых птиц не сказка, и вы скоро убедитесь в этом! Даже если я останусь один против всех, я и то его найду!
И вот поздний вечер. Туман. Невесомая цепочка фонарей где-то над головой. Редкие прохожие. Разноцветная мозаика чужих окон. И одиночество. Друзья, соратники разъехались. Многих нет и в живых. Не к кому пойти спросить, поспорить: а прав ли ты? Для тех, кто работает с ним сейчас, он — непререкаемый авторитет. Не стареющий и всегда правый. Но если бы они знали, как трудна эта роль! Ведь он может ошибаться. Лишь авторитет бронзы вечен, но он-то человек.
Как все-таки невыносимо тягостен вечер! Кажется, что туман навалился на плечи, мешает дышать, думать. Но ведь он же прав! Разве можно рисковать людьми, деньгами, временем ради романтической сказки? Должен же знать и тот, другой, как обманчивы месторождения самородной ртути. Чему-то учили его в институте! Даже если озеро все из ртути, кто скажет, — сколько ее там. Нет, нет, он прав, и незачем дальше ломать над этим голову…
Эти слова были последними. Старый геолог ничего не успел возразить — дверь, кабинета захлопнулась…
Старый геолог решительно свернул в переулок — так ближе к дому. Наперерез из темного подъезда вышла женщина. По одной походке, стремительной и в то же время неуверенной, он понял: эта не пройдет мимо. И весь подобрался от неприязни: сейчас попросит денег или, того хуже, ябедничать начнет…
— Я должна предупредить вас, Валентин Григорьевич, что с вами вместе работает подлец!
Голос женщины звенел от слез.
Он всмотрелся. Совсем девчонка. Одета модно, но легковато. Приезжая. В темноте глаза, как чернильные пятна. Сильно накрашена. Истеричка, наверное. Надо уйти — и все.
Молча прибавил шагу. Но она не отставала. Дробно стучала каблучками рядом.
— Вы можете, конечно, не слушать, но я все равно скажу: вот вы верите Виталию Коржеву, а совсем его не знаете…
Коржев? Опять он! Странно. Впрочем — одно к одному: там неумное фанфаронство, здесь брошенная женщина. Цепь логически замыкается.
Но какое ему дело? Он всегда не любил чужих семейных конфликтов. Человек не должен унижаться до ссоры.
Старый геолог остановился.
— Меня совершенно не касаются ваши личные взаимоотношения с Коржевым. Это не входит в мою компетенцию. Если хотите, можете обратиться в комитет комсомола.
Он знал, что сказал это достаточно веско и холодно. После таких слов человеку остается одно: повернуться и уйти.
Но она не слышала, просто не слышала! И продолжала говорить. Сбивчиво, громко:
— Думаете, я ему не верила?! Да я не только сюда, на край света бы за ним поехала, а он…
Кажется, она сейчас заплачет. Хорошо, что на улице никого нет — подумали бы бог знает что. Фу, глупость какая!
Он взял ее за плечо, даже встряхнул слегка — словно хотел разбудить.
— Да поймите же вы наконец, что я ничем вам помочь не могу, не знаю, кто из вас прав, и знать не хочу!
Прямой, мерцающий от тумана луч фонаря упал на ее голову.
Белые, белые волосы в радужных бусинках измороси. Волосы — тополиная метель. Метелица… На секунду показалось, что он ослеп — так близко, зримо встало перед ним прошлое!
— Так… что же все-таки у вас произошло?
Она и тут не почувствовала, как вдруг изменился, потеплел его голос. Горе бывает разное. Иному нужны, слова, неважно даже, слушает их кто или нет.
— У нас же все хорошо было. Дружили, думали пожениться, как он кончит институт. А потом..:. Письма стали такие странные. Ничего в них не поймешь.
Написала ему — нет ответа. А куда мне без него? Продала, что можно, — и сюда. Думала, встретит, обрадуется. А он: «Не могу сейчас на тебе жениться.
Это мешает моему делу. Помогать буду, если захочешь…» Нужна мне его помощь!
…Неужели все может так повторяться? Нет, он не предлагал помощи той, другой. Он был проще, прямей и, наверное, безжалостней. Да, безжалостней. Первый раз за столько лет пришло это слово. Поздно пришло.
Девушка все-таки заплакала. По-ребячьи тоненько и беспомощно. Странное, непонятное чувство стиснуло горло. Показалось… да, совсем ясно! Нет улиц, нет домов, нет прожитого и забытого. Снова вокруг непролазная чаща мокрого рябинника, вечер, туман, бездорожье и скользкий ковер из листьев и хвои под ногами.