— Чуточку охлани, языком трепать рановато, — прошипел Буйвал.
Убедившись, что лес не таит пока никаких опасностей, партизан слез с пленника, достал кожаный с кистью кисет.
Пленник рванулся, сел, окинул своего победителя ненавидящим взглядом. Не обращая на него внимания, Никита скрутил папироску, зажег спичку.
— Один в лесок заскочил… Айн, спрашиваю? — повысил он голос.
— А у тебя что, в глазах струя, не видишь? — в свою очередь зло закричал пленный.
— Но, но! — надвинулся на него Буйвал. — Гляди, как бы из носа но заструило… Погонорись у меня.
Зеленоватые кошачьи глаза пленного бесстрашно впились в изрытое оспой, скуластое лицо Буйвала.
— Подножка исподтишка — прием подлецов, понял?!
Крупные рябинки на лице Буйвала налились кровью, скулы свирепо дернулись. Он грубо толкнул пленника грудью в плечо.
— Подлецом обзывать? Хошь, развяжу и пустыми руками ребра сломаю, хошь — говори?
На окровавленной щеке пленника задрожал сухой листок подорожника, тонкие, вымазанные землею губы скривились в брезгливой, злой усмешке.
— Развязывай!
— Отставить, Никит, постой! — одернул Буйвала спокойный приглушенный голос.
Никита вскочил, вытянулся, виновато опустил в землю глаза. Он узнал голос своего командира. Из кустов вышел Федор Сергеевич Корж. За время жизни в лесу он еще больше ссутулился, на лице резче выступили острые скулы. В желтой кожаной куртке, таких же сапогах и фуражке, он напоминал комиссара гражданской войны. Два пистолета на поясе и полевая офицерская сумка дополняли это сходство.
За командиром из чащи вышло еще с десяток вооруженных людей.
— Кто такой? — подошел к пленному Федор Сергеевич.
— С кем имею дело? — тряхнул белесыми волосами пленный.
Корж кашлянул, положил на пояс худые крупные руки.
— Вопрос на вопрос, значит… Не ко времени. Веди, Никит, к Лысой горе, в сторожку.
Буйвал схватил пленника за плечи, бесцеремонно толкнул на тропку.
— Шагай!
— Поаккуратнее… — огрызнулся пленник.
Никит, в самом деле, повежливей, — предупредил Федор Сергеевич.
Пленник обернулся, крикнул с обидою в голосе:
— Фашисты в лагере издевались, и вы тоже? Со своим братом, как со скотом, да?
— Своего брата пока что не вижу, — спокойно заметил Федор Сергеевич. — На лбу не написано.
— А у вас что же, написано?
— Коль распознал, выходит, что с надписью.
— Несправедливо… Я… я командир роты старший лейтенант Суховей!
— Откуда?
— Из лагеря Стемпеля.
— Другой разговор. Давно?
— Утром бежал, стреляли в меня, ранили. Фрица у ручья хлопнул… У меня военный билет… Вот, — пленный выставил рваный сапог, — здесь, под подметкой.
Никита мигом нагнулся, рванул чуть отставшую от сапога подметку. На траву упала тоненькая, завернутая в марлю книжечка. Никита поднял ее, развернул, не глядя подал командиру. Федор Сергеевич перелистал страницы, пристально посмотрел на пленного.
— Бумажкам верить отвыкли, проверим по фактам, — строго кивнул Буйвалу: — Веди!..
В сторожке на Лысой горе Никита два дня провел с глазу на глаз с пленным. Они были голодны (три сухаря на двоих, как выражался Буйвал, — паек дизентериков), злы, нещадно ругались. На третий день Никиту сменили два брата Смарыгиных.
— Иди побыстрей. Командир ждет…
Возле землянки, разложив на пне отвертки, шомпол, баночки ружейного масла, Федор Сергеевич чистил оружие. Буйвал поздоровался, сложив по-турецки ноги, сел рядом на траву.
— Как Суховей? — не отрываясь от дела, спросил Федор Сергеевич.
— Просит оставить в отряде.
— Проверяли мы, что за птаха. Представь, из лагеря, действительно, убежал старший лейтенант Суховей, приметы, время, документы, все совпадает. Как смотришь, что делать а ним будем?
— Поручи мне. Я его в деле проверю. Споткнется где, струсит, там и останется.
— То есть?
Буйвал повел взглядом на пистолет, небрежно тронул рукой кобуру.
— Мы же, Федор Сергеевич, вместе рыбачили. Видал хотя бы разок, чтобы рыбка у Никитки с крючка слетела?
Федор Сергеевич покачал головой.
— Ладно, давай проверяй… Да смотри, думай: горячку зря не пори. А то ведь ты, знаю, чуть что — сразу и за оружие…
Суховей вышел из сторожки. На лесной поляне сидели и лежали вооруженные люди. Разложив у ветхого крылечка фанерку, четверо стучали об нее костяшками домино. Двое, уткнувшись головами в разостланную телогрейку, дремали, один строгал ножом палочку. Никита подошел к ручейку, лег на живот, чмокая губами, долго пил. Суховей сел рядом на пень.