Талые весенние воды до блеска отчистили крыши домов, унесли с улиц кучи золы, навоза и мусора, лучше любой поломойки вымыли тротуары, лавочки, конные привязи. В глухом проулке, жмурясь от яркого солнца, воробьями облепили завалинки домов ребятишки. Облезлые и тощие собачонки, храбро задрав хвосты, носились возле них по протоптанным стежкам.
За углом затарахтел мотоцикл, послышался властный гортанный крик, и с переулка, как ураганом, смело все живое. Ребятишки проворно нырнули в первые попавшиеся на глаза подворотни. Вслед за ними, поджимая хвосты, юркнули собачонки, и даже гревшийся на солнцепеке старый кот спрыгнул с ворот в палисадник.
— Тревога! — взвизгнул чей-то ребячий голос. — Фрицы!
Разбрызгивая мутную воду луж, по проулку промчался зеленый, заляпанный грязью мотоцикл с люлькой. В нем такие же грязно-зеленые, как листва придорожных деревьев, автоматчики в нахлобученных металлических касках.
Сняв с плеча коромысло и прикрывая калитку. Айна проводила их неприветливым взглядом. Посредине тротуара, с какой-то озлобленностью впечатывая каблуки тупоносых грубых ботинок в непросохшую землю, прошли два немецких солдата: оба высокие, длиннолицые, с кайзеровскими нахальными усиками. В пухлых руках автоматы, на рукавах куцых шинелей похожие на заплаты нашивки с изображением черепа и двух скрещенных косточек.
«Носители смерти»,— мелькнуло в голове Айны.
За автоматчиками, понуро опустив головы, по четыре человека в ряду шли русские пленные. Рваные сапоги и ботинки скользили по мокрой земле, чвакали в лужах, забрызгивали грязью просушенные солнцем дорожки.
Люди шли молча, не глядя по сторонам, и в их изможденных, словно придавленных грузом фигурах, в угрюмых, пасмурных лицах не было ни малейшего интереса к полнокровной' русской весне. Люди шли как на казнь, с застывшим в глазах страданием. Высокие и низкорослые, широкоплечие и хрупкие, скуластые и узколицые, бородатые и безусые — все они казались Айне до мелочей похожими один на другого, все словно сыновья одной матери.
— Плотнее строй, шевелись! — гаркнул чей-то свирепый голос, и Айна испуганно сжалась.
Мимо по тротуару прогремели подковы сапог, промелькнула чья-то спина в шинели с оборванным хлястиком.
Строй шел ряд за рядом, понурый и молчаливый. Низкорослый в изношенной пилотке пленный, проходя мимо забора, увидел кем-то оброненный окурок. Подмигнув товарищу, он с ловкостью кошки отскочил от строя, нагнулся.
— Назад! — резанул слух Айны чужой раздраженный голос, и почти одновременно тихий переулок разбудил выстрел.
Пленный не успел даже выпрямиться. Он как-то удивленно всплеснул руками и, словно бычок, боднул головой землю. Ни крика, ни стона не издал этот рухнувший на сырой тротуар человек в засаленной старой пилотке. Замерло эхо выстрела и на смену ему по строю прошел глухой угрожающий ропот.
— Прекратить разговоры! Ра-в-няй-сь! — закричал немец.
Поддерживая хромавшего товарища, пробрели три последние — замыкающие, прогремели повозки с лопатами, кирками и ломами, разговаривая между собой, продымили сигаретками еще два автоматчика, и переулок замер, притих, как тот одинокий русский солдат, что остался лежать на краю тротуара. Айна подбежала к убитому, схватила его за руку.
— Товарищ!
Долго ли остыть крови? Какие-то три-четыре минуты и рука уже холодна, как земля. Ее не отогреет теперь ни горячее девичье дыхание, ни щедрое на лучи весеннее солнце.
— Товарищ!
Нет, не поворачивает он своих скошенных глаз к Айне, не разжимает стиснутых, тронутых чернильной синевой, пухлых мальчишеских губ.
К трупу боязливо подходили подростки. Видели ли они картину убийства или догадались просто, только ни один из них не задал вопроса Айне. Худой паренек в истертой до дыр телогрейке что-то шепнул своему соседу, и все сняли с себя картузы, фуражки и шапки.
— Айна Васильевна, а где же мы его похороним? — спросила девочка, одетая в мужской с подвернутыми рукавами китель.
— Где? — Айна встала с колен и растерянно посмотрела вокруг. В глазах ее блестели слезы. — Давайте у нас под черешней.
Все малолетние жители глухого проулка принимали участие в похоронах. На старой ручной тележке ребята перевезли труп к черешне, сколотили похожий на ящик гроб, обтянули его красной цветастой материей. До вечера копали могилу. Труднее всего было опустить в нее гроб. Бросить первую горсть земли ребята предоставили Айне.