— Господин обер-лейтенант, — обращаясь к коменданту, с горячностью заговорил пухлолицый офицер. — Не слишком ли вы гуманны? Война обязывает нас смотреть на вещи более трезво. Зачем миндальничать с пленным? Вы еще плохо знаете это дикое племя. Его люди скорее задушат себя собственными руками, чем изменят своим дурацким традициям. Они все продались своим хозяевам — коммунистам.
— И что же вы предлагаете, Зеккер? — протирая пенсне и свысока поглядывая на реденькую макушку пухлощекого офицера, иронически спросил комендант.
— Он убил нашего солдата. Немецкий солдат дороже русского офицера. Пленного надо повесить…
— Я думаю, что торопиться с этим нет никакого расчета. Все в наших руках.
Швырнув погасшую папиросу на тарелку с кусками недоеденного мяса, комендант круто повернулся к Булатову.
— Твое мнение, староста?
Булатов, не меняясь в лице, холодно бросил:
— В расход!..
— Вот как? — вздернул брови немец. — Не ожидал.
Небрежным жестом двух пальцев он стряхнул прилипшую к нагрудному галуну пушинку и шагнул к Соколу. На левом виске коменданта забилась синяя жилка, зрачки сузились:
— День и ночь на раздумье. Выбирай, идиот, петля или мундир доблестной армии?
Сокол не стал ждать перевода.
— Я вам сказал: совестью не торгую! Кончайте!
— Чего он орет? — вскипел комендант.
Булатов, не торопясь, прикурил, спокойно взглянул в лицо коменданту и медленно отчеканил каждое слово:
— Пленный просит для ответа отсрочку.
Сокол порывисто поднял голову.
«Почему искажен смысл его слов? Зачем мудрствует этот подлый старик Булатов? Может быть, хочет, чтобы Сокол так же, как и он, продал свою Родину? Ищет себе попутчика». Виктору хотелось сказать, что староста что-то хитрит, в чем-то ищет наживу. Сокол уже раскрыл было рот, чтобы крикнуть об этом, но комендант брезгливо скривил губы, кивнул часовым.
— Уведите!
Грубые руки солдат толкнули Сокола к двери. Из-за спины долетели непонятные слова старосты:
— Рано плюешь в колодец.
«Проклятый старик, он всю жизнь говорит загадками. Кого он имеет в виду? Себя или немцев? А впрочем, все равно, и он и они — одного поля ягодки».
…Снова затхлый, как от застойной воды, запах плесени, непроглядная тьма и сырость. Здесь, где не было света, терялось всякое ощущение времени. Казалось Соколу, что он пролежал в подвале уже несколько дней. Где-то в затихшем Раздолье завели свою перекличку сельские петухи, где-то около комендантской известил о полночи дежурный солдат, двенадцать раз ударив болтом в чугунную доску, где-то совсем рядом окликнул часового разводящий. Но Сокол ничего не слышал. В глубокий мешок подвала не доходил ни единый звук.
Временами летчику казалось, что сам он давно умер и живет в нем только один мозг. Мысли, мысли и мысли! Как много их непослушных, неспокойных, не знающих сна. Напрасно Сокол закрывал глаза и вытягивался на сырой прохладной земле. Бессвязный рой мыслей отгонял сон.
Вспоминались темные, лучистые, вечно манящие глаза Айны. Родные глаза! Он не задумываясь, отдал бы последние минуты жизни, чтобы еще раз, только один-единственный раз посмотреть теперь в них. Думала ли сейчас о нем Айна? Вряд ли. В эту страшную, последнюю для Сокола ночь она, наверное, спала тихо и безмятежно.
Осторожно поднялся Сокол по каменистым ступенькам подвала, вскинул руки, ощупал пустоту. Может, на его счастье откроется крышка? Уж больно душно в подвале.
О, да ему везет! Крышка легко поддалась. И вот он опять наверху. Теперь видно, что на дворе ночь. В узкую щель двери сквозит чахлый, болезненно-желтый свет луны. В последние часы своей жизни Соколу захотелось посмотреть на прекрасную русскую ночь, на яркие звезды, на обманчивую красавицу луну, так безжалостно бросившую его в объятия смерти.
Он подполз к двери и, прильнув к ней лицом, посмотрел в узкую щель.
Рядом, в двух шагах от него, неторопливой сонной походкой прошел часовой. Сокол успел рассмотреть его: маленький, тощий, сутуловатый. Немец прошел до дерева и навалился на него спиною. Откуда-то из глубины двора послышалось легкое покашливание. Часовой встрепенулся, схватился за висевший на груди автомат.
— Кто? — закричал он, щелкнув затвором. Голос его оказался громким и грубым.