— Вижу, вижу, Фенечка. Все вижу, и еще кое-что замечаю, взгляд Коржа потеплел, — нарочно останавливать парня не стал. Пусть, думаю, лишнее выпьет. Отоспится, забудется. Вся горечь с хмелем из головы у него выветрится. Давай-ка, Сысоич, его на мою постель. Я себе место найду.
Виктор уснул мертвецки крепким сном и не слышал, как расходились по своим землянкам гости Коржа, как заботливо уложила на подушки его голову Феня.
Первые дни в партизанском отряде Сокол, находясь на положении желанного гостя, бродил из землянки в землянку и рассказывал людям о Большой земле. Его охотно принимали в свой круг партизаны, делились с ним лучшим куском.
Между тем без поддержки Большой земли положение в отряде становилось тяжелым. Продукты выдавались строго по норме, и наедаться досыта партизанам приходилось все реже и реже. «Продовольственные экспедиции» отряда много раз возвращались с пустыми руками, а иногда и не возвращались совсем. Связь с Большой землей у партизан оборвалась — вышла из строя рация.
Сокол неплохо разбирался в радиотехнике и с утра до вечера возился с передатчиком в крохотной, похожей на колодец радиостанции. В дни отступления отряда от карателей в маленькую заплечную рацию угодила пуля автоматчика. Рация послужила щитом для радиста — не будь ее, пуля бы сразила его насмерть.
— Меня вот выручила, а сама умерла, — жаловался радист Соколу. — И что обидней всего — в схеме передатчика, как баран в библии, разбираюсь. Рацию починить не могу. А без рации нашему отряду приходится хуже, чем Робинзону на острове. От всего мира оторваны.
— Духом не падай, Леша, наладим, — утешал Сокол, хотя сам уже терял надежду исправить рацию.
Он терпеливо откручивал винтики, чертил в тетрадке линии проводок, кружки ламп, черточки конденсаторов. Часами просиживал над своим «художеством», стараясь восстановить в памяти функции той или иной лампы, работу реле, цепи высокой частоты.
— Были бы мы поумней с тобой, Леша, давно уже новый передатчик построили бы.
Чувствуя свою никчемность в отряде, он тосковал, злился на себя за безделие. Жил он в маленьком шалаше вместе с хромым собратом по профессии, бывшим командиром корабля Дербинским. Николай Дербинский попал в Колту примерно при тех же обстоятельствах, что и Сокол, с той лишь разницей, что Виктор пришел сюда сам, а Дербинского со сломанными ногами привезли партизаны.
Ноги Дербинскому, хотя и не совсем правильно, срастила старуха Носориха, которую в отряде почему-то все звали тещей. С утра бывший летчик, прихрамывая, плелся с удочкой на озеро либо брел в землянку Коржа, пытаясь (большею частью неумно) давать советы командиру отряда.
Первое время партизаны относились к Дербинскому с уважением, потом снисходительно, но в конце концов поняли, что этот человек лишний, балласт отряда, и просто перестали его замечать.
Как-то проходя, мимо одного из шалашей, Сокол услышал разговор:
— Что они, не понимают, _ что каждый кусок хлеба здесь кровью наших ребят пахнет, — сердито говорил один; по голосу Сокол узнал Буйвала.
— Объели тебя, что ли? — сонно хрипел другой, незнакомый Соколу голос.
— Чего защищаешь бездельников? — наседал Буйвал. — Такие лбы, воду возить можно, а они ходят по острову, не знают, куда себя от лени девать. Не я командир, сунул бы каждому автомат в зубы да приказал: а ну, голубчики, давай-ка пошли «рябчиков» по дорогам щелкать.
— Зря людей мучить,— отстаивал свои убеждения хрипловатый. — Каждый в своем деле силен: тебя бы на самолет, Буйвал.
Первым желанием Сокола было войти в шалаш, обругать Буйвала, но, поразмыслив, он решил, что в словах партизана немало горькой правды, и отправился к озеру.
В тенистом уютном месте вблизи воды на вывороченной бурей коряге сидел Дербинский. Узкое угреватое лицо его сосредоточенно, взгляд не отрывался от поплавка. На тоненьком прутике в вырытой в песке, заполненной мутной водицей ямке плескались два маленьких, напоминающих блесну карасика.
Сокол знал, что самый большой улов Дербинского за день не превышал пяти-шести таких жалких рыбешек, знал и то, что своей добычей хромой летчик ни с кем никогда не делился, подкреплялся сам. «А ведь партизан без товарища никогда сухаря не съест»,— впервые осудил жадность своего коллеги Сокол.
— Нас с тобой, Кузьмич, осуждают, — подсаживаясь к Дербинскому, завел разговор Виктор.
— Кто? — поплевывая на червя и закидывая леску подальше от берега, спокойно спросил Дербинский.