— Папаня! — вырываясь из дымных клубов, застонал самый родной для Игната голос, и вслед за ним скошенным колоском к его ногам упала Феня.
Раздолье гремело выстрелами, перекликалось дробными стуками автоматов, клубилось дымками разрывов гранат. Где-то на окраине у пустующих скотных дворов захлебывался скороговоркой старый пулемет «максим».
Игнат обнимал дочь, гладил ее волосы, приподнимая тяжелой рукой заплаканное лицо, заглядывая в глаза своей любимицы. Он узнавал в них себя, свою молодость. Старик не видел Феню одни только сутки, но сейчас ему казалось, что позади лежали годы разлуки.
Гладя ладони дочери, с затаенной гордостью за нее Игнат спрашивал:
— Кто стрелял, Феня? Неужто твоя рука?
— Нет, папаня, я еще так не умею,
— А кто?
— Угадай!
Булатов замялся.
— Такую загадку мне не раскрыть. Нешто мало в нашем отряде добрых стрелков развелось… Много. Выстрел лихой, и важно, что вовремя. Кто же стрелял?.. Не Никита Буйвал, случаем? Тот на такие дела мастак.
— Нет, папаня, не он.
Феня, припадая русой головкой к отцовскому плечу, подняла на Игната глаза и вдруг испуганно вскрикнула:
— Папаня!..
— Ты что, али ранена? — растерялся Игнат.
— Папаня, милый, родной мой папаня. Как же я не заметила. Да ведь ты как лунь… белым-белехонек…
— Неужто? — сгребая в кулак бороду, выдохнул Игнат, но тут же взял себя в руки, —Пустяки, дочка. Выходит, с тобою ровня мы теперь: оба блондины жгучие.
Мимо кладбища, стреляя на ходу, проскакал всадник. Игнат встрепенулся, рванул за руку дочь, свалился за вырытый им холмик.
— Федор пришел, да? — оглядываясь, спросил он Феню.
— Весь отряд здесь.
— Пошли на подмогу… — быстро вскочил Игнат. — Тьфу, пропасть! Совсем из ума выжил… Куда же я с пустыми руками.
Игнат кинулся к распластанному на земле немцу, вытягивая из-под него автомат, неловко задел мертвеца за голову. Мертвец взглянул на него широко раскрытыми, налитыми ужасом глазами. Булатов испуганно отскочил.
— Ты что, мертвяка испугался? — забеспокоилась дочь.
— Он, он, — растерянно забормотал Игнат, — он, этот немец, не звериной породы. Он мне закурить перед смертушкой подал. А я вгорячах зазря руки споганил. Не по совести.
— С совестью теперь толковать не приходится, — успокоила отца Феня. — Он же в тебя стрелял.
— Выстрелил он невзначай, с перепугу.
Из-за церковной ограды навстречу Булатову выбежал Сокол,
— Он? — радостно обернулся к дочери Булатов.
Лицо Фени засветилось счастьем.
— Он. Он самый и есть!
Широко расставив руки, старик подбежал к летчику и, сжав в объятиях, приподнял его над собой.
— Выручил, Петрович, спасибо, стрельнул как положено, Маленько бы смазал — и кончено. Булатова в список расхода зачислили б. А мне, признаться, не на руку: разговор с тобой дальний имею.
— Корж приказал уходить, — высвобождаясь из рук старика, проговорил Сокол. — Давай, Игнат Тимофеевич, пробиваться к Колтинскому.
— Пробьемся, — построжало лицо Булатова, — теперь-то пробьемся. Теперь и у нас сила!
Игнат поднял над головой автомат и грозно потряс им в воздухе,
Глава XXXV
Стоял июль. По вечерам из-за темного леса неторопливо, с ленцой выкатывалась дородная, полнотелая хозяйка ночного неба — луна. Мягкий золотистый свет ее заливал гладкое поле аэродрома, обильно поливал янтарем аллейки молодого парка, заглядывал в лица приютившихся на скамеечке пар.
— Да, луна сегодня на редкость нескромная, — поглядывая на небо, с досадою заметил Аркадий Григорьевич, — может, повременим с вылетом, Майко, перенесем на денек?
— Что вы, товарищ батальонный комиссар, разве ее переждешь? Она теперь неделю красоваться собою будет. Нет уж, лететь так лететь. Я выжидать не желаю.
— Задание, Майко, сложновато. Горы. Местность-то знаешь?
— Как свои пять пальцев, товарищ батальонный комиссар.
— Так-то оно так. А насчет погодки подумай. Луна не одному из нас подвохи устраивала.
Цыганку казалось, что командование не доверяет ему, что, будь на его месте другой, скажем, такой, как Чичков, Дымов не стал бы распространяться насчет луны, тем более сейчас, когда речь идет о таком важном задании.
«Пусть она, эта проклятая луна, во весь зад светит, плевать, все равно вырвусь», — твердо решил Цыганок.
Но экипаж вовсе не разделял воинственного настроения своего командира. Бортмеханик Козлов косился на луну и качал головой. Радист Димочка высказывался откровенно: