Цыганок стер рукавом выкатившуюся слезу и, сердито сплюнув, резко дернул стекло кабины. В самолет снова вошла тишина, шум моторов сразу обмяк, отдалился.
— Сергей, а Сергей! — крикнул Рошат. —А ну запевай нашу любимую.
— Простыл я, товарищ командир, — отмахнулся механик — да и настроение что-то не певчее.
— Брось притворяться. Давай! — и Цыганок нарочито громко затянул:
Но не успел он повторить припев, как штурман Власов схватил его за плечо.
—- Майко, смотри! Напоролись!
Цыганок мгновенно подался вперед и зажмурился: в глаза плеснуло яркое пламя.
«Прожектор!» — мелькнула запоздалая мысль, и в ту же секунду перед самой кабиной блеснули мережные нити трассирующих пуль. Рошат с силой нажал на штурвал. Далекая, изрезанная блестящими жилками реки земля, вздрагивая, полетела навстречу. «Скорее бы! Скорее! Земля спасет, укроет».
Цыганок целился самолетом на темное пятно, большое, бесформенное, расползающееся, как мазутная капля. Вот оно ближе, крупнее и уже не гладкое, как казалось с высоты, а зубчатое и шершавое, словно беспорядочно взрытая пашня. Цыганок жал на штурвал и выровнял машину тогда, когда под самолетом ясно обозначились застывшие в тишине вершины деревьев.
— Отохотились фрицы, теперь не увидят, — нарушил Майко гнетущую тишину.
Через несколько минут Цыганок снова повел машину на высоту. На короткое время луна укатилась за облако, и летчики облегченно вздохнули. Самолет полетел в полном мраке. Летчики не зажигали огней в кабине и даже не курили, как обычно в полетах «дома». Маленький безобидный огонек виден с земли, он может привлечь внимание врага, может выдать. Человеку, не привычному к ночному полету, показалось бы, что он не летит, а находится на одном месте. Он не увидел бы земли, не различил неба и потому не мог бы заметить движения.
Отлично натренированный глаз Цыганка легко читал бесконечную карту земли. Он отчетливо различал темные островки леса, видел извилистую речушку, гладкое полотно железной дороги.
А вот и горы. Майко всмотрелся в их темную гряду и почему-то сравнил с древними пирамидами. Горы всегда обманывают взгляд: кажутся такими близкими, что того и гляди зацепишься за них крылом самолета. Только и к этому своеобразному обману тоже привыкаешь.
Горы медленно наплывали на самолет, молчаливые, громоздкие, пугающие отсутствием жизни. Они уже казались рядом, протяни только руку — и ощутишь их твердость и холод, но Рошат знал, что до них еще надо лететь да лететь.
Он не спеша достал из кармана маленький электрический фонарик с заклеенным черной бумагой стеклом. Повернувшись спиною к приборной доске, нажал на кнопку. Узенький, острый, словно иголочка, огонек пробился через проколотое в бумаге отверстие. Тоненькая струйка его брызнула на карту. Свет не слепил глаза не давал им отвыкнуть от тьмы, легко прятался под полами куртки. Цыганок посмотрел на карту, погасив фонарик, впился взглядом в землю.
— Лютиков мыс пролетели, — негромко сказал он штурману. — Скоро ущелье Забытое, следи повнимательней.
— Ущелье Забытое будет через семнадцать минут, — уточнил Власов. — Меня поражает одно: почему нет сигналов?
— Засони чертовы! — выругался Цыганок. — Дрыхают, что ли, сигнальщики.
Штурман осторожно вздохнул. В душу Цыганка вкралось беспокойство. Ему вспомнилось легонькое холодное тельце Дутика. «Тьфу, дрянь какая в голову лезет», — разозлился Цыганок. Черная, плывущая под самолетом земля на этот раз пугала неизвестностью. Где-то там, внизу, быть может, на том же Лютиковом мысу, откуда должны просигналить фонариком партизаны, прятался враг. Быть может, он уже видел ночную птицу, сообщил о ней своим истребителям. Возможно, что вражеские летчики уже подняли машины в воздух, не зажигая огней, ощупью обшаривали небо и, подобно голодным хищникам, искали жертву.
Да, на душе неспокойно. Только Цыганок не желал думать сейчас об опасности, да и не в его натуре давать волю страху; он боролся с ним долгие годы, считал, что победил навсегда.
— Чепуха! Малодушие! — ругнул себя Цыганок и стал вспоминать совсем о другом: о самом дорогом и радостном, что таилось в его мечтах в эти черные, полные опасности ночи, — о девушке с гнутыми золотыми ресницами. «Плутишка, хитрый плутишка! На какого короля загадываешь? На бубнового или пикового? Кого любишь — меня или Пашку? Со мной весела, с ним, напротив, печальна, растерянна. Похоже, Рошат, что сел ты с промазом, попал в сундуки!