— Носориху надо, где она запропала, старая! Ищи ее Игнат, волоки побыстрее.
— Не надо, — не открывая глаз, внятно проговорила Феня,
Игнат растерянно затеребил бороду.
— Иди, говорю, — строго сверкнула на него глазами Любовь Митрофановна, — что застыл истуканом.
Булатов виновато взглянул на дочь и, словно сорвавшийся с привязи конь, затопал вдоль ряда заросших травою землянок. Открыв глаза, Феня грустно улыбнулась Любови Митрофановне.
— Витю мне позовите, Сокола.
Любовь Митрофановна понимающе кивнула головой.
— Сейчас позову, Фенечка. О! Да вот и он сам бежит…
— Виктор Петрович, вы? — тихо спросила Феня. — Как долго. Почему вы так долго?
— Фенечка, ночью прилетит самолет, врач тебя вылечит.
— Мертвых не лечат, Витя.
Кровавое пятно на сорочке растекалось все больше. Капельки крови выступали сквозь легкую ткань и стыли на ней большими рубинами.
— Феня, у тебя раскрылась рана, тебе нужен покой, лежи, пожалуйста, тихо.
— Теперь все равно, Витя. Я засыпаю…
— Усни, Фенечка, скоро доставят врача.
Глаза Фени приняли строгое осмысленное выражение.
— Виктор Петрович, ты любишь ту… с черными косами?
Обреченному на смерть больному никогда ни один из врачей не скажет, что завтра или даже сегодня он расстанется с жизнью.
И Айна простит ему…
— Я любил ее, Феня.
— А теперь? А сейчас?
— Зачем вспоминать о ней, Фенечка? — Сокол потупился.
— Я все вижу, Витя, не говори, не обманывай… Твои глаза все мне сказали.
Сокол с детства не знал слез. Люди плачут от боли, от жалости, от обиды. Всего этого Виктор испытал больше чем следует, но плакать не мог.
Виктор смотрел на спутанные волосы Фени, на ее поблекшие губы, на белые, как кора молодой березы, щеки, и слезы, ненужные сейчас слезы, все больше и больше мутили его взор.
Неужели не понимал он Фениных мыслей, не знал о ее большом чувстве? Неужели не замечал того, что открыто выражал ее взгляд, о чем говорил, каждый поступок? С болью сознавая свою вину, он робко коснулся ее плеча и тихонько погладил.
В глазах Фени на миг отразилась радость.
— Голубчик ты мой, неужели не видишь? Ты, один только ты… Кроме тебя, никого не любила.
Феня обессиленно откинула голову.
— Ой! Рано-то, как рано… Солнца хочу, солнца!
В широко раскрытых глазах Фени стояла мольба. Глаза смотрели в бездонную голубень неба, чего-то искали. Но солнце, которое она так звала в последний свой час, скрылось. Темная туча закрыла его в этот миг. А когда минуту спустя ветерок унес с собою тучку и скупое вечернее солнце вновь осветило землю, глаза Фени застыли холодными, ледяными каплями.
— Феня, проснись, доченька! — рыдал Игнат.
Ночью в партизанском лесу сел самолет. Его привел комиссар Дымов.
— Я привез врача! — сказал он командиру отряда. — Торопился скорее доставить его к больной. Как ее самочувствие?
Федор Сергеевич как-то виновато опустил глаза.
— Вы опоздали...
— Да что вы!.. —Из груди Дымова вырвался вздох. — К сожалению, раньше мы не могли. Лететь к вам можно лишь ночью.
— Знаю. Винить вас не собираюсь.
— Товарищ Корж, через час мы вылетаем назад. Прошу вас распорядиться насчет разгрузки.
— Сысоич! — громко позвал Корж.— Быстро ребят веди, самолет разгрузите.
— Передайте, кстати, товарищ, — попросил Сысоича Дымов, — Соколу и Дербинскому, пусть собираются. Приказ командира полка — им вернуться на базу.
— Будет все, как положено, — прикладывая руку к уху, по-своему козырнул Сысоич и, слегка подпрыгивая на левой ноге, убежал в темноту.
Перед вылетом Федор Сергеевич подошел к Соколу и трижды поцеловал в губы. Затем, выстроив, как на параде, бойцов, торжественно приколол на грудь летчика медаль «Партизану Отечественной войны».
— Носи. Не знаю, как ты нами, но мы тобою довольны. Не в пример некоторым, — Корж недвусмысленно кивнул на Дербинского, —ты, как говорил покойник Никита Буйвал, наш в доску. Ждем тебя, Сокол, в Раздолье колхоз поднимать.
Понурый, убитый горем Игнат по-отцовски прижал Виктора к широкой груди.
— В тяжелый час старика покидаешь… Свидимся ли?
— Гора с горою не сходится, Игнат Тимофеевич, а мы должны обязательно встретиться, — грустно улыбнулся Сокол.
Глава XXXVII
«Наташенька! Ната… Любимая…» — мысленно повторял Павел давно уже заученные, но так и не высказанные никому слова.
Товарищи по комнате сладко спали, а он лежал на кровати, и сон, словно ветер, летел от него прочь. Тысячи планов в голове молодого летчика. И все полны ею, любовью к ней.