Непреодолимое желание бежать к ней, искать ее подмывало парня. Но от желания до действия далеко. Уже не однажды он видел ее в городке, и каждый раз трепетало его сердце, палом обдавало лицо.
Остановить, сказать, высказать все, что кипит в груди, но вместо горячих взволнованных слов — спокойное «здравствуйте» да идиотская кривая улыбка.
Товарищи преклонялись перед его смелостью, говорили о железных нервах. Да откуда же она у него — смелость? Он самый настоящий трус — боится подойти к девушке.
Хотя зачем? Ведь она же любит другого, в ее сердце вошел Цыганок.
«Рошату везет. Куда там, сердцеед настоящий! Побежит за одной, позабавится, наговорит ей кучу признаний — и дальше. Через месяц другую дурачит. На их месте я бы такого за версту обходил. Пустомеля, мельница ветряная!»
А каково ему, Павлу? Прежде он проходил мимо девушек, смеялся, шутил. Спроси у него, какие у Симы глаза,— не скажет. «Не замечал, не рассматривал». Спроси о походке Машеньки, о фигуре Лиды — улыбнется и все. «Не знаю, не видел».
«Эх ты, евнух близорукий!» — смеялся над ним Майко. Зато Наташу он различил бы хоть в толпе, даже с воздуха. Наташа — это любовь…
Резкий телефонный звонок. За дверыо послышался тревожный голос дневального.
— Что? Не вернулся с задания Майко? Сбит?.. Упал в районе карателей? Доложить командиру эскадрильи? Есть доложить, товарищ Кашуба!
Отбросив одеяло, Павел вскочил с постели и растерянно сел на стул. Через минуту, застегивая на ходу комбинезон, он со всех ног мчался к штабу.
На гладком штурманском столике пестрело полотно карты: Аркадий Григорьевич угрюмо водил по ней пальцами, нетерпеливо поглядывая в угол на большие, в два его роста, часы. Изредка, откинув со лба пышные пепельного цвета волосы, он подходил к окну. За окном в безбрежной тьме одинокой пугливой искоркой то вспыхивал, то гас огонек ночного старта.
Дымов поднял трубку телефона и, стараясь говорить спокойно, уже в который раз за эту ночь спросил:
— Не слышно?..
Выслушав ответ дежурного по старту, он сердито швырнул трубку, сел в широкое, обитое голубоватой кожей кресло и, откинув на его спинку голову, устало закрыл глаза.
Торопливый стук в дверь заставил Дымова оглянуться.
— Да, да. Входите.
Подтянутый, в полной боевой форме, летчик, неуклюже задевая широким плечом за дверь, шагнул в кабинет.
— Павел! — потеплели глаза комиссара. — Не спишь?
— Не могу, Аркадий Григорьевич. Не помешал?
— Садись…
Павлик присел на подоконник.
— Переживаешь за друга? — участливо спросил Дымов.
— Я к вам, как к родному отцу, выслушайте.
— Что ж, говори, рассказывай.
Павел затеребил планшетку.
— Помните мой первый полет с посадкой в тылу? — Дымов кивнул головой. — Рошат тогда решил, что я изменил дружбе. Но ведь мною руководило только одно желание — спасти людей Малой земли… А еще между мной и Майко встала девушка.
Горячий румянец смущения проступил на щеках Павла.
— Перед вами не скрою. Я ее полюбил… Что делать, кажется, полюбил без взаимности, просто так, невзначай вмешался в чужую любовь — любовь Рошата. Выходит, вдвойне виноват.
— Кто же эта девушка?
— Наташа Светлова.
Дымов одобрительно кивнул.
— Девушка стоящая. Ну, дальше рассказывай.
Павлик рассказал о том, как зародилась его дружба с Майко, как окрепла с годами и казалась святой, нерушимой и вдруг при первом же серьезном испытании рассыпалась, словно размытый дождем песчаный домик. Но Павел не хотел этого, в душе он оставался верен дружбе и не раз делал шаг к примирению.
Павел рассказал Дымову, как однажды он ушел «в самоволку». На поверке дежурный по эскадрилье не досчитал одного. Павла тогда только избрали комсоргом. Грубое нарушение Устава грозило позором, может, даже исключением из комсомола.
Когда же стали искать нарушителя, вину его взял на себя Цыганок. Павел протестовал и, когда Майко взяли под арест, открыл командиру свою вину. Ему не поверили. Еще бы, Чичков, лучший, дисциплинированный курсант, вожак комсомольцев, и вдруг из-за какой-то нелепой блажи — послушать знаменитого скрипача — ушел в самоволку. Абсурд. Кто поверит? Иное дело Майко… Сам себе хозяин, беззаконник. Ему в самоволку ходить — дело привычное, юбку увидит — из строя через забор перемахнет. Его ложь приняли за чистейшую правду, и он с гордостью отсидел за Павла пять суток.
— Сбит… Погиб? — Павел уронил на руки голову, с минуту сидел, словно каменный. Потом с надеждой взглянул на Дымова. — А может, экипаж еще жив?