— Чичков? — вскочила Наташа. — Павлик?!
У нее потемнело в глазах, она покачнулась.
— Что с вами, Наташа? — подбежал к ней Зыков.
Дымов стиснул виски руками:
«Надо же, надо же! Как я забыл!»
— Успокойтесь, Наталья Семеновна… Будем надеяться…
«ПавлушаI Как же так, как же! Война почти отгремела, ее конец каждому виден. Погибнуть сейчас, когда над смертью уже торжествует жизнь… Невозможно поверить! Вокруг солнце, зелень — и вдруг смерть. Какая нелепость!»
Зыков вдруг порывисто встал, высунул в окно голову.
— Аркадий Григорьевич, слышишь?
Дымов подошел к окну, осмотрелся.
— Нет, я ничего не слышу, — сознался Дымов.
— Тсс! — поднял палец Зыков. — Как же не слышишь, какой к черту летчик! — и, схватив телефонную трубку, громко приказал: — Мою машину к подъезду!
Когда Зыков, Дымов и Наташа вышли на крыльцо, они увидели вдали самолет. Маленькая, вытянутая в тоненькую палочку точка медленно двигалась с запада.
— Идет! Идет! — закричал полковник.
— Павлик, Павлуша! — шептала Наташа. — Теперь я все все тебе скажу…
— Такого, как Чичков, ни один ас не возьмет, король воздуха… — рассыпал похвалы своему воспитаннику Дымов.
Самолет прошел низко, почти на бреющем. Все: и дежуривший по старту заместитель командира полка, и набежавшие на аэродром летчики, и даже малоопытная в этих делах Наташа — заметили, что, досталось машине довольно крепко. Даже с земли были хорошо видны просвечивавшие насквозь дыры, рваными листами бумаги трепалось на ветру оперение хвоста, изуродованные шасси не выпускались.
— Дайте сигнал, пусть садится на пузо! — приказал дежурному Зыков. Самолет сделал над аэродромом круг и, целясь не на взлетную дорожку, а прямо на зеленое поле, пошел на посадку.
Едва он коснулся земли, Наташа со всех ног бросилась навстречу. Она видела, как машина, пробороздив поле, взрыла брюхом землю и остановилась с погнутыми, похожими на якорь винтами. Из двери самолета один за другим выпрыгнули летчики. Их было пять, но Наташа видела одного — плечистого, чуть неуклюжего, с большими руками. И эти руки тянулись к ней, ждали ее.
Глава XXXIX
Как-то вечером, когда Айна уже легла, в комнату к ней ввалился пьяный Петр Бойкович. Франтоватая ярко-зеленая шляпа на нем смята блином, полосатый, как футбольные гетры, галстук вывалился на пиджак с длинными закругленными фалдами.
С развязной небрежностью оправив скатерть, Петр положил на стол сверток, уселся в кресло и стал снимать сапоги. Красноватый свет настольной лампочки осветил его оплывшие веки, тонкие подбритые брови, обветренные и преждевременно обмякшие губы.
Айна, прикрывая грудь одеялом, привстала.
— Ты что, с пьяных глаз дом перепутал?
Мутноватый взгляд Петра принял осмысленное выражение.
— Я, во-первых, не пьян, а маленько на взводе, во-вторых, не к бабе чужой, а к законной жене пришел. Ясно? Покушать вот прихватил,— указал он на сверток. — Будто не знаю: последние тряпки проели. Насмотрелся на вашу нужду, хватит. Беру на свое иждивение.
С этими словами Бойкович сбросил с себя, пиджак, обнаружив под ним впалую грудь и узкие, худые плечи. В соседней комнатке только что уснула больная Софья Михайловна. Боясь разбудить ее, с трудом сдерживая себя, Айна указала Петру на дверь.
— Вон! Слышишь, сию же минуту убирайся из дому!
Петр нагловато взглянул на Айну, зло заскрежетал зубами.
Ему надоело перед ней унижаться, терпеливо выпрашивать ласку. Он, кажется, не безмозглый сопляк, не заводная игрушка, не клоун. Было время, думал, что оценит его благородство, увидит в нем доброго, любящего человека. Теперь хватит— устал. К черту! Не покорится по-честному, возьмет ее другими путями. На его стороне закон, церковь, симпатия коменданта. Стоит ему пойти и сказать несколько слов Роберту Эдуардовичу — и его гордая недотрога-жена будет превращена в половую тряпку.
На язык парня просятся грязные, оскорбительные слова, которыми он привык изъясняться всюду. Всюду, кроме дома Черных. Красивая, точеная рука Айны указывала ему на дверь. Хоть бы раз обвила эта рука его шею, хотя бы раз приласкала!
И опять парню жаль себя, жаль своего искалеченного, приниженного перед другими «я». Какая у него жизнь? Он опустился на дно, издергал, искалечил свои нервы в картежном кругу проходимцев и жуликов. Лишь однажды за картежным столом, спустив до копейки весь свой недельный заработок, подзадоренный злыми нелепыми шутками, попробовал бедный сапожник показать своему обидчику зубы, но тут же получил удар в подбородок.