— А мне все говорили другое.
— Кто говорил, Виктор Петрович?
Сокол грустно улыбнулся.
— Так, Знакомые…
По зовущему взгляду Фени, по робкой задушевной интонации ее голоса Сокол вдруг понял, что он ей нравится. И это неожиданное открытие наполнило его радостью, уверенностью в себе. Значит, не так-то он плох, как думал о себе в присутствии Айны, значит, я он может нравиться.
Сокол вдохнул пахнущий легкой травою воздух, распрямил плечи…
Вечером Феня с придирчивой тщательностью расчесала волосы, искусно вдела в заколку розовенький бутончик дикой яблони. «Витя должно быть, любит яблоньки больше всего на свете». Открыв сундучок, долго колебалась, какое надеть платье. Когда-то одна из самых близких подружек хвалила ее глаза: «Они у тебя, как озера, — глубокие, чистые, спокойные». И Феня надела хотя и не новое, но любимое платье: синее с голубою отделкой.
«Уговорю его пойти на берег, к гармошке, — строила план Феня, — скажу, что девчата звали. — Закрыв глаза, улыбнулась. — Ой, плохо придумала, вруша. Лучше попрошу книгу. Какую?! Пусть даже о яблонях, а еще хорошо — о комбайне. Может, найдется такая. Он ведь ученый, папаня говорит, только книжками и живет. А потом, а дальше что скажу? — И в друг почувствовала, что ей стало жарко. — Что есть на душе, то и выскажу… Витенька, люблю я тебя, ночи не сплю, сохну. Пожалей меня, родненький, приголубь. Не смотри, что я баба, мужа имела. Не любил он меня, не ласкал, не холил».
Сокол не ждал Феню. Стыдно стало за грязные носки, валявшиеся около тумбочки, за пыльную занавеску за брошенную на стол куртку.
— Извини, Феня, у меня такой беспорядок—смутился он, — я только что хотел убрать…
Сокол схватил на кухне веник.
— Давайте-ка, Виктор Петрович, я все сама за вас сделаю, вымою. Где у вас вода? А таз? Тряпка?
Привычная к домашней работе, Феня сразу же почувствовала себя хозяйкой. Засучив рукава, она стала мыть, подметать, вытирать, передвигать мебель. Сокол растерянно смотрел на ее быстрые, умелые руки и еще раз восхитился:
— Ну и молодец же ты, Феня! Будто я не работала целый день на участке!
— Разве это работа, Виктор Петрович? Я, бывало, в колхозе по двое суток сряду с покоса не уходила, косу не роняла. Наш бригадир мне всегда говорил: «Ты, Феня, как пружина заведенная, даром что воробьишка с виду».
Приятно Фене убирать комнату Сокола. Каждая вещь, запах ее, все это он — его частица, до всего касались его руки. Хочется повернуться к нему, глянуть в глаза и крикнуть: «Хороший ты мой, ненаглядный!»
Вот-вот готовы сорваться с языка слова, вот-вот готова открыться Феня. Будь что будет. Пусть оттолкнет, посмеется, выгонит. Все легче, чем эта щемящая душу тоска, неизвестность.
— Я тебе мешаю, Феня?
— Что вы ни капли.
— Будто я и не вижу. Ты уж похозяйничай здесь, а я выйду в контору. Наряд надо составить.
— V вас все деда да дела, Виктор Петрович, и когда только вы о них хоть на время забудете?
— О делах, Феня, забывать грешно, особенно мне. Я ведь только работать начал .
Стукнула дверь, я ушел Витенька.
«Глупая я, глупая,— вздохнула Феня,— у меня даже слов нужных не находится! От такой любви он со скуки умрет, убежит, как от ненастной погоды».
Перебирая бумаги Сокола, Феня увидела раскрытый конверт.
«Кому это он пишет, матери?»
Прочла адрес; «Айне Черной».
«Кто эта Черная? Фамилия какая-то странная».
Беспокойно забилось сердце, любопытство толкнуло к конверту.
«Нехорошо так нечестно,— попыталась усовестить себя Феня, — Виктор Петрович узнает, обидится, выгонит».
Но пальцы тянулись к конверту помимо воли. Раскрыв исписанный листок, Феня читала:
«Я знаю, что письмо мое оскорбит тебя, как тот необдуманный поступок, из-за которого ты навсегда оттолкнула меня. Но пойми, Айна, что я все ещё очень люблю тебя, что живу я мечтой о тебе, о встрече с тобою. Ты не вправе меня отталкивать. Я никогда не думал тебя оскорбить и готов попросить, у тебя тысячу прощений.
Разве я виноват, что полюбил тебя, что и здесь, в лесах Карелии, не могу выбросить из головы твой образ?
Если бы не работа, не мечта превратить этот суровый край, в край цветущих садов, я, наверное, уже давно похоронил бы себя, Увлекателен труд агронома, много хороших людей окружает меня, но после тех слов, брошенных тобою в последнее наше свидание, я не нахожу себя, чувствую себя неуверенным, слабым…»
Письмо было недописано. Феня прочла его с болью в сердце. Положив конверт на место, она выбежала на улицу, и понурив голову, как побитая, пошла к лесу.