— Вот как! — взволнованно произнес голубоглазый солдат и тихонько оправил повязку. — Дозволь, дедка, доне твоей словечко промолвить.
Дядя Гриша снова построжал, затеребил жилистыми руками длинный клин бороды.
— Видать тебя, парень, насквозь — юбочник добрый. Только я напрямик скажу, здесь понапрасну стараешься. Считай, что заряд вхолостую.
Не слушая старика, солдат привычным жестом двух пальцев оправил гимнастерку и смело ступил на порог горенки.
Обернувшись, Айна встретилась с горячим мужским взглядом. Девушка смущенно встала. С минуту солдат молча любовался красавицей, потом медленно снял пилотку и поясно поклонился.
— Солдатское вам спасибо, родная.
— Что вы! За что?
— За верность!
Не дожидаясь ответа, он быстро вскочил и, по-мальчишески подпрыгивая на ходу, выбежал из горенки. Схватив лежащий на скамье автомат, радостно закричал:
— Ждет меня моя любая, ждет!
На пороге остановился и, ласково кивнув дяде Грише, доверчиво улыбнулся.
Эпилог
По опаленной степи ветер катил неведомо откуда занесенный легкий клубочек травы перекати-поле. Он то пугливым зверьком замирал на месте, то, всколыхнувшись, лениво переворачивался на другой бок, то, как от удара мяч, катился быстро-быстро. Могильно-черная степь чиста. Бродяга ветер вымел ее лучше любой метлы. За что зацепиться клубочку? За пепел?
Но и он, беспокойный, как его властелин ветер, взметнулся сизым прозрачным облачком и полетел, полетел… только его и видели.
Мертвая, сожженная степь и одинокий, ищущий пристанища клубочек травы навеяли Соколу невеселые мысли. Может, так же, как этот клубок травы, пройдя сквозь огонь войны, остался он один-одинешенек, и никто не думает о нем, никто не ждет…
Сухая земля звенит под ногами, пылит легким дымком-пеплом. Тоска на душе, тоска и тревога. «Увижу ли?» Нетерпенье подгоняет Сокола, заставляет ноги двигаться быстрее. Черная степь обрывается. Перед глазами задымленная даль, а в ней, как в пустыне оазис, пышная шапка старого парка Марьянино — лучшее из всех мест на свете. Самое желанное…Сбежав с косогора, Сокол вихрем летит по лугу. У ручья разномастное стадо коров, на мостике с бичом в руках высокая женщина в плаще с капюшоном»
— Марьянино? Не ошибся? — не понимая к чему, спросил женщину Сокол.
Женщина окинула его испытующим взглядом,
— Не здешний?
— Нет.
— Куда так торопишься? К жене али к матери?
— К невесте, хозяюшка.
— Кто такая, скажи, может, знаю,
— Черная, Айна, агрономом здесь до войны работала.
Женщина невесело улыбнулась,
— Не спеши, милый. Лети лучше к матери.
Сокол побледнел, задохнулся волнением.
— Что с ней? Погибла?
Женщина была не из тех, кто, боясь огорчить человека, скрывает горькую правду. Она прямо взглянула в лицо летчику.
— Опоздал, мил соколик, замужем она, твоя Черная.
Соколу стало душно. Он рванул воротник гимнастерки. В глазах потемнело, все поплыло, смешалось. Устало качнувшись, он припал к перилам мостика.
Всю дорогу, где когда-то скакал на коне, отмерил шагами. Два дня шел, не шел — бежал. Ногу кололо в простреле: «Чепуха, мелочь, скоро Марьянино».
Тревога опережала ноги, забегала вперед. «А вдруг там ее нет, где искать? Ерунда. Найду!»
…Нелепые мысли, за кем же вы гнались? За прошлым? Для чего же?.. Оно, как и пройденный путь, позади, никогда не воскреснет. Сокол обвел взглядом Марьянино: чужое село, далекое и неприветливое! Повернуться, уйти и больше никогда не возвращаться сюда!
«Не может этого быть, как же так. Она же любила меня. Обещала ждать хоть тысячу лет. Значит, жизнь — только обман, в ней нет ничего святого. Обман, обман и обман».
Скорее уйти, уйти туда, на бурливую Сую, к неугомонному Кугачу, забиться под сень заброшенного, полоненного таежными травами сада. Словно перед прыжком в воду, Сокол глубоко вдохнул в себя воздух, с трудом приподнял отяжелевшую голову и пошел прочь от села навстречу траурно-черной степи. Чем дальше уходил он от Марьянино, тем медленнее становился его шаг. Желание увидеть хотя бы издали Айну, поговорить с ней вступало в борьбу с обидой, бросалось в поединок с уязвленной мужской гордостью.
Сочувственный взгляд женщины провожал его. Сокол не оглядывался, не видел его, но, как горячий луч, чувствовал на своей спине. Еще один шаг, еще… Нет, не уйти. Ноги ведут в степь, а сердце, душа — там, позади. Он поворачивается и осторожным разведчиком, скрываясь от глаз женщины, пробирается сквозь редкие ветви кустарника. Он обходит мост, бредет по болотной воде, переходит ручей. Из-под ног его с криком шарахается белая стая гусей, перепуганные лягушки разлетаются в стороны. Он идет по улице, пыльной и узкой, сворачивает в проулок, заходит в маленький дворик с одинокой полузасохшей вербой.