Меня будто подбросило землетрясением, я побежал на стоянку. Стонущим воплем, сотрясающим что-то в груди, взвыла над аэродромом сирена тревоги. Я бежал быстро, ворот гимнастерки петлею давил шею, я рванул его, теряя на ходу пуговицы. Война!
О подступавшей грозе в полку, конечно, догадывались, говорили о ней сдержанно, с верными друзьями, ее неизбежность все понимали, к ней упорно готовились. Но никто не ожидал ее огненной вспышки так скоро, так близко.
Загрохотали зенитки. Красно-дымные всполохи взрывов запятнали любимый мной бездонный голубой купол.
На самолетной стоянке метались люди. Я привычно бежал к своей «единичке» с двумя красными, флагманскими, полосками на сверкающем серебром киле.
— В кабину! Летим! — крикнул мне на ходу полковник. Едва я ухватился за чехол пулемета, как по рукам хлестанул ветер. Это взревели моторы.
— Готов? — через ларингофоны услышал я голос командира.
— Мне только пулемет надо проверить.
— На взлете опробуешь. Идем бомбить немецкие танки.
Самолет порулил к старту. Подняв дуло пулемета, я дважды выстрелил в небо.
Наша «единичка» взлетела первой. Мы долго ходили «по кругу» над аэродромом, дожидаясь, когда пристроится к нам вся дивизия.
Мой друг и наставник флаг-штурман Волков прокладывал всем нам маршрут от города Новозыбкова до цели. В полете он поучал: «Бомбить только головы фашистских гадюк… Во что бы то ни стало остановить их проход в глубь страны».
Инстинктивно мы чувствовали, что наши войска отступают, из куцых весточек радио понимали: наша задача подставить ногу врагу, заставить куликом топтаться на голодном болоте, помочь нашим наземным войскам зарядить орудия, собрать боевые силы в тяжелый кулак.
Мы, три авиационных полка, сомкнутым строем — «клином» — полчаса летали без единого выстрела. Под крылом самолета — хорошо знакомые поля и леса Гомеля, и мне казалось, что я выполняю обычное задание — как вчера или позавчера — над своей мирной землей.
Стрелки-радисты в турелях плексигласовых башен были хорошо видны друг другу. Я махнул знакомому парню Семену Гомельцу рукой, он ответил мне улыбкой на простоватом лице, которая мгновенно сменилась выражением испуга. Он впился пальцами в рукоятки скорострельного пулемета, стал быстро поднимать и опускать ствол. Движения его почти моментально подхватили другие стрелки-радисты. Тревога!
Я посмотрел влево, повернулся направо. Холодный озноб проскользнул по спине. С обеих сторон шли колонны немецких истребителей. Их было много — в три, а то и в четыре раза больше, чем наших. А под нами танки! «Мессершмитты» шли параллельным курсом на расстоянии, недоступном для выстрела.
— Расстраиваемся «пеленгом»! — послышалась команда Волкова.
Наш самолет оторвался от строя и круто, накренив нос, рванулся к земле. Я видел, как вспыхивали и гасли лампочки на сигнальном щитке моей рации. Бомбы короткой цепочкой летели вниз, стая фашистских пиратов заметалась по небу, все ближе и ближе к нарушенному строю наших бомбардировщиков. Три «мессершмитта», два с боков, один сзади пикировали на наш самолет. Они падали сверху, словно бомбы, от которых уже пылала внизу земля, как подожженное озеро нефти.
Я поймал в перекрестье прицела истребитель и затаил дыхание.
…Уже в учебных классах мы знали о преимуществе «ШКАСа»[4] перед двумя пушками и парой крупнокалиберных пулеметов противника. Вооружение немецкого истребителя намертво впаяно в кромку лба плоскостей. Это неудобно. У меня же огонь прицельный, хоть и один пулемет. И скорострельность прекрасная.
…Мрачный силуэт «мессера» стремительно растет.
Я нажал на гашетки. Брызги огня осыпали бронированный нос «мессера», и он, кок ошпаренный, шарахнулся в сторону. Секунду, другую я ждал, что он запылает. Тщетно. Истребитель взмыл ввысь и скрылся из глаз. Я крутанул башню и закусил губу. Второй враг летел на меня. Почти не целясь, я выстрелил. И почти одновременно в дырочки от вражеских пуль со свистом в башню ворвался ветер. «Не сбил, всего лишь спугнул», — подумал я о противнике.
4
ШКАС (Шпитального — Комарицкого авиационный скорострельный) — первый советский скорострельный синхронный авиационный пулемёт.