Третий самолет упорно подстраивался ко мне сзади. Если он войдет в «мертвую зону», мы будем сбиты. Не стрелять же по оперению своей машины,
— В хвосте истребитель! — закричал я командиру. Полковник отвернул самолет от курса. И тут я увидел врага, незащищенного, открытого. Я не пожалел патронов. Я видел, как из фюзеляжа вырвалась струя дыма, как «мессершмитт» завалился на крыло и пошел к земле…
Сколько ни пытался флаг-штурман собрать в строй эскадрилью, ему это не удалось. Наши СБ еще во время бомбежки разбросало в разные стороны, и они так же, как и мы, дрались в одиночку.
…Неравный бой стих, словно по команде. Израсходовав запасы горючего, фашисты покинули поле сражения. Когда гроза миновала, я осмотрелся — своих самолетов недосчитал больше десятка.
— Ну, как дела, снайпер? — услышал я взволнованный голос полковника.
— Турель в решето превратилась, — невесело отшутился я.
— Сам-то не ранен!
— Нет, пока еще цел.
Курс на Полтаву
4-го июля 1941 г.
Наш полк скоростных бомбардировщиков сгорел фейерверком: ярко, многоцветно, быстро. От полутора сот самолетов и дивизии после битв в воздухе остались считанные единицы, да и те израненные, искалеченные. Несмотря на многие достоинства нашего СБ, его верткость ласточки, послушность рукам пилота, стройность и горделивую красоту в воздухе, у него, кроме слабой скорости, оказался роковой недостаток — от зажигательных пуль он вспыхивал, как бочка с бензином.
К счастью, жертв среди летчиков до удивления мало. Бои шли над нашей землей, парни мастерски сбивали пламя с машин, сажали их на родные нивы, луга, а нередко на мелколесье или болота. Многие прыгали с парашютами (не зря же учили!) и, кое-как уложив их в чехлы, возвращались домой.
…Техник Коля Клочков мне рассказывал:
— Стащили мы свои «ласточки» в один гурт со всего аэродрома и подорвали. Такой взрывище ахнул, что все горожане в погреба позапрятались, стекла из окон домов посыпались…
— Мы тоже слышали, — откровенно сознался я Коле, — драпанули в убежище, думали немцы бомбят.
— Да, худовато нам что-то приходится, — вздохнул техник.
— Перезимуем…
Снова сирена сбрасывает нас с коек. Бежим к штабной землянке. Через полчаса полковник ведет наш строй через город. На плечах, как у пехотинцев, винтовки, снятые с самолетов «ШКАСы», на поясах пистолеты «ТТ». Позади грузовики с нашими чемоданами и зимней одеждой. Нас провожают испуганные, опечаленные и заплаканные горожане. Женщина в потертой дымчатой шали схватила за руку полковника.
— Покидаете нас, касатики?
Полковник обнял ее хрупкие плечи, как мог успокоил:
— Мы ненадолго, родная… За новыми машинами едем.
Станцию «Новозыбков» затопили шумные водовороты толпы: военные, горожане, железнодорожники. Мы уже грузились в теплушки, когда меня потянул за рукав старшина эскадрильи.
— Алло, футболист, тебя какая-то девушка спрашивает.
— Девушка? — удивился я. — Нет у меня никаких девушек.
— Брось из себя разыгрывать. Вон та, видишь, под часами, на перроне стоит. Тебя по фамилии назвала, сказала — найдите, пожалуйста.
Старшину летуны наши знают, слова бережет не меньше, чем ключи от каптерки. Поверил и я — подошел к девушке. Невысокая, светловолосая, радостная, она протянула мне руки.
— Ну, здравствуй, мой друг! Ты точь-в-точь такой, как я представляла.
Я робко коснулся ее чуть прохладных ладоней и вдруг догадался: «Наденька Верхоломова! Из десятого «В», с которой я по письмам знакомился».
Паровозный гудок погасил гомон перрона.
— Только увиделись — и расставание… — с грустью сказал я. — Так мечтал…
— Эй, футболист, отправляемся! — услышал я властный крик старшины.
— Идем, опоздаешь, — вздохнула Надя, и я заметил, что ее синие глаза повлажнели.
Возле распахнутых дверей теплушки мы остановились. Ребята протянули мне руки. Мне хотелось поцеловать девушку, но я постеснялся товарищей. Она прильнула сама, прижалась губами — впервые наяву, а не в письмах. Потом торопливо сказала:
— Пиши и помни, буду ждать, береги себя!
Я лежал на нарах, слушал звонкий перестук быстрых колес, думал о Наденьке. А впереди надвигалась ночь — черным-черна, хоть выколи глаз.
Утром нас разбудили громовые удары взрывов. Из окон и распахнутых до отказа дверей было видно, как они, взметая комья земли, ложились слева и справа от эшелона. Поезд катился под уклон, набрав чуть ли не самолетную скорость, и мне казалось, что рельсы не выдержат, что вагоны, оторвавшись один от другого, взлетят в воздух. Но вот машинист стал тормозить, буфера вагонов озлобленно заскрежетали металлом, из теплушки в теплушку полетела команда полковника: