— Всем покинуть состав! Нас бомбят «юнкерсы».
Не дожидаясь остановки, мы горохом сыпанули на насыпь. Я вместе с техником Колей, прихватив с собой «ШКАС» и патронные ящики, скатились в глубокий, как окоп, кювет. Рядом с нами оказался флаг-штурман Волков и несколько моих однокашников — тоже с пулеметами и треногами, которые, предвидя бои на земле, быстро соорудила для нас инженерная служба. Пулемет отлично поражал и воздушные и наземные цели. Но стрелку теперь непременно был нужен подручный.
Невольно вспомнил защитника футбольных ворот стрелка-радиста Сенечку Гомельца, центрального нападающего Женю Коврова и других однополчан. Они, потеряв самолеты, вооружились авиационными пулеметами и добровольно пошли на передовую. Что судьба им уготовила? А мне? Вряд ли нам теперь когда-либо встретиться…
— Опять заходят на цель! — прервал мои мысли флаг-штурман. На этот, раз я хорошо рассмотрел противника. Девятка вражеских бомбардировщиков шла четким, почти спаянным треугольником. По прицелу определил: высота 1000-1200 метров.
Наш машинист маневрировал не хуже умелого штурмана. Далеко отогнав состав от места высадки «десанта», он, скрываясь в изреженных перелесках, на разных скоростях гнал эшелон то вперед, то, словно опытный наездник коня, спячивал его назад.
Фашистская эскадрилья, зайдя в лоб паровозу, стала перестраиваться. Их техника бомбометания ничем не отличалась от нашей. Сначала клюнул в пике командир, за ним ведомое им звено, затем остальные. В моих глазах замелькали какие-то точечки, но вряд ли на таком расстоянии я смог бы увидеть падающие с неба бомбы. Но зато взрывы казались рядом, хотя мы и находились от них по меньшей мере за три, а то и четыре километра. Отбомбившись, «юнкерсы» выходили на бреющий и осыпали пулями хвост нашего эшелона. Теперь, не предполагая засады, они, набирая высоту, шли на построение прямо на нас. Их боеприпасы были исчерпаны,
— Ребята! — крикнул нам Волков. — Старайтесь бить их по пузу! В лоб почти бесполезно.
И хотя я отлично понимаю, что смерть на этот раз мне не грозит, у меня все-таки вздрагивают кончики пальцев. Всеми силами я прижимаю к груди уже повидавший виды, породнившийся со мной пулемет. Мне кажется, что летит закованный в латы дракон. У него клюв, глаза и крылья, он дышит пламенем. Жму на спуск. Меня толкает в грудь тупая сила отдачи. Без команды одновременно стреляют соседи. Мы создали летящему на нас флагману, словно зенитчики, заградительный огонь — поставили мертвую стенку из пуль. Пройдешь, гад, значит, еще повоюешь!
Но он не прошел. «Юнкерс» сразу грохотнул страшным оглушительным взрывом. Ребята, которые осмотрели потом место гибели самолета, нашли среди обломков два скудных трофея: стальной портсигар с истлевшими сигаретами и медную пряжку с эмблемой «СС».
Остальные водители бомбардировщиков предпочли разбежаться в стороны поодиночке.
Веселое настроение наших парней после первой удачной драки вскоре сменилось подавленной горечью. По знакомым еще с воздуха станциям, разъездам и полустанкам все поняли, что мы отступаем.
Наш эшелон, сменив лишь паровоз, миновал уже изрядно поцарапанный бомбардировками город Орел, ненадолго передохнул в Брянске и, как решили мои дружки по теплушке, надежно приземлился только в Ельце.
Нас разместили в пустом палаточном городке, из которого, по всем приметам, только что выбыла какая-то наземная часть. Через несколько дней жизни в летних лагерях мне показалось, что мы обосновались здесь весьма капитально, во всяком случае, до самой зимы. Уютный, похожий на курортный город, Елец будто спал в теплой зелени садов, скверов и парков. На тихих, немноголюдных улицах встречалось много нарядных, украшенных свежим загаром женщин и девушек. Они охотно отвечали на наши улыбки, а вечером до самого комендантского часа танцевали с моими товарищами в городском парке.
Я часто бродил по городу.
Иногда подолгу просиживал в парке: писал свой дневник, длинные письма матери и Надюше, слушал пение птиц, наслаждался тишиной и спокойствием. «Да идет ли война?» — помимо воли вспыхивал вопрос и сразу же гаснул. Затемненные окна домов, почти полное отсутствие мужчин в городе (разумеется, кроме нас, «безлошадников») и сообщения по радио одно тревожней другого…
В прохладной аллее мне становилось душно. И я и все мои однокашники надоедали своим командирам: «Скоро ли? Когда же на фронт?» Нам было стыдно перед знакомыми девушками сидеть в тылу. И словно в ответ на рапорты, просьбы и заявления, наш отпуск прервала команда полковника: