— Спасибо, как зовут-то? — спросил он.
Я сказал.
— А меня — Фатун. Запомнил?
— Откуда такое имя?
— С Казани.
— Запомню, конечно.
— А теперь валяй побыстрее в подвал. Слышишь, гул приближается. Точные, гады… Ровно в семь вечера… Убивать безоружных… Эх, подняться бы только!
Превозмогая боль в ноге, я быстро запрыгал на непривычных мне костылях. Возле лестницы в подвал остановился. Глазам представилось столпотворение. Толпились санитары с носилками. В кровавых бинтах ползли на животах раненые. Они ударялись о ступени лестницы коленями, локтями и головами. Стоны, ругань и вопли заглушали команды врачей. Где-то рядом во дворе громыхнул взрыв бомбы. И весь госпиталь, этот гигант, содрогнулся, как от землетрясения. Крики, стоны, кровь на белом мраморе лестницы. Бомба за бомбой летит с ревущего неба на беззащитный Курск.
Пластами валится с потолка штукатурка, звенят и сыплются стекла окон, в раскрытые рамы смертельной метелью врываются осколки бомбы. А меня почему-то уже ничто не пугает. Я уже испытал страх за жизнь, пережил его там, в схватке с пятью фашистскими самолетами. Сажусь на подоконник, закуриваю папиросу и смотрю в ревущее небо. Флаг-штурман немецкой армады, не обеспокоенный ни одним русским истребителем, заходит на цель, как на тренировке. Ему надо уложить бомбы в круг наземной мишени — десятка в десятку, потом подать команду ведомым им штурманам.
Мишень флаг-штурмана — госпиталь. Он заходит на нее раз, второй, третий. Вокруг мединститута взлетают в небо стены и крыши соседних домов и домишек, рядом с моим окном рассыпая искры, горит тополь скручиваются и ярко вспыхивают крупные листья. Красный крест на крыше госпиталя доступен взору каждого летчика. Красный крест — табу, запрет для всех воинов мира. А для фашистов — он самая желанная и доступная из приманок.
А утром каждый из нас, кто еще находился в сознании, услышал, как подступает к городу враг. На окраине уже рвались снаряды дальнобойных орудий. Раненых грузят в машины, торопятся эвакуировать в глубокий тыл. Глухой шепоток ползет от одного уха к другому. Говорят, что нас излечат в тылу и пошлют на границы Востока, а оттуда, с Тихого океана, снимут части и бросят в бой — как свежие силы резерва.
Я уже почти свободно хожу на костылях, совсем бравый вояка. Чистая отутюженная гимнастерка, на ремне пистолет, на голове синяя, окантованная голубым шнурочком пилотка. И чуб залихватский, точь-в-точь как у отца, бывшего казачьего офицера. Но в зеркало на себя смотреть грустновато. В тонкие бачки по-воровски вползли сединки. И смех, и слезы! Седина в 23 года. У отца-то ее на висках нет и поныне.
Хожу по перрону между носилками с ранеными. Перрон — как после крупного снегопада — белым белехонек. Кругом сплошь носилки, покрытые свежими простынями.
И вдруг снова свист бомб, взлетающие в небо вагоны.
Бреду на край перрона, где лежит после Волкова (его отправили домой на поправку) мой новый приятель летчик Фатун. Смотрю на часы. Семь вечера. «Пунктуальные фрицы!» И опять, сволочи, бьют по раненым!
Глаза Фатуна — угольки с антрацитовым блеском — беспокойно шарят по небу.
— Столкни меня, Витя! — обращается он ко мне.
— Куда?
— Под перрон.
— Зачем? Ты же убьешься.
— Не убьюсь. Помнишь, рассказывал, до войны так же, как ты, вратарем за свой полк стоял. Толкай посмелее! За перроном, как за моей «чайкой», как за бронированной стенкой.
Мне ничего не оставалось сделать, как столкнуть с трехметровой высоты носилки и, поддерживая руками, спустить на них раненого.
— Ищи, бомбоубежище, Витя! — крикнул Фатун. — Видишь, осколки метелят. Добьют наших, гады, добьют! Шкандыбай побыстрее, Витя!
В санитарный поезд погрузили всего половину обитателей курского госпиталя, остальных свезли на братское кладбище. У меня засочилась рана. Главврач отобрал костыли и строго заметил Фаине;
— Говорил же я вам, что рано ему маршировать разрешили… Подумаешь, летчик, здоровье отменное… Теперь пусть лежит, без моего разрешения ни шага!
Поезд медленно, будто крадучись, ползет на восток. Я лежу на нижней подвесной койке. Приспособив подушку под спину, достаю свой походный дневник, беру карандаш.
«Дорогая мама! — старательно вывожу я на листке из блокнота.— Ты пишешь, что Леню после института тоже призвали на фронт. Мне очень интересно: кем и куда? Не расстраивайся. Не одному же мне из семьи драться с фашистами? Пусть повоюет и старший. Вместе мы, быстрее добудем победу. Поезд мой проходит мимо Воронежа. Да что за напасть! Врач не разрешает подниматься с постели, а мне так хочется взглянуть на наш город хотя бы из окон вагона.