Скучаю по тебе, папе, Гале, как ни странно, по стадиону, по нашей ласковой речке Тихой, и почему-то хочется еще хотя бы разок взглянуть на Надю. Она тебе пишет, мама? Где Надя, что с ней? Этот вопрос меня очень волнует. Я же видел ее всего один раз, а мне кажется — знаю целую вечность. Когда привезут на место (а где оно — одному аллаху известно), я сразу же сообщу тебе адрес. А ты сообщи мне адрес Нади. За меня не волнуйся. Помнишь, мне гадала цыганка, что я завороженный? Вернусь к тебе только с победой.
Целую всех. Ваш Виктор».
— Ну, Фая, ну, Фаечка! Миленькая моя, дорогая! Прошу тебя слезно: принеси костыли. Я только до тамбура…
— Не унижайтесь, больной, — ломает шнурки темных бровей пышноволосая девушка. — Вы гангрену хотите нажить? Врач приказал…
— Так ведь это же мой родной город, Фаина…
— Увидите еще, надоест.
После длительной остановки наш поезд, словно отдохнувший рысак, побежал в два раза быстрее. Колеса отбивали бодрую дробь, под ее мелодию я наконец-то крепко заснул.
Абакан нас встретил не потревоженным войною уютом, сердечным теплом горожан, ласковыми улыбками и заботливыми руками медиков. В палату, чистенькую и опрятную, поместили меня, Фатуна и четверых выздоравливающих пехотинцев. По вечерам в темноте мы рассказывали друг другу «истории своих болезней».
— Витек, скильки ти фрицев в дубовину загнав? — спросил меня лысоватый, сутулый, с длинными руками солдат-гигант с Черниговщины.
— Два «мессершмитта» загробил. Это уж точно — в штабных документах записано… Честно говорю. Грицко, я еще ни одного фашиста в лицо не видел.
— А нашим-то хлопцам чуток подмогнул? Пехоте?
— Приходилось. Танковые колонны бомбил.
Вместе с пожелтевшими листьями клена, притихшего возле окна, улетали в даль прошлого похожие друг на друга дни госпитальной жизни. Грицко выписали в часть, мы проводили его по-братски. Нам с Фатуном, двум хромоножкам, разрешили ходить с самодельными тросточками. Врач прописал в качестве лечебной гимнастики два часа в сутки играть в теннис. Когда-то в Воронеже сестра брала меня партнером на корт медицинского института. Фатун взял ракетку впервые. У него была раздроблена пятка, правой ногой он ступал только на пальцы, моя левая не догибалась на целую четверть. Я сильно хромал, но играть мне все-таки было много легче, чем заведомо обреченному на инвалидность партнёру. И потому, наверное, я постоянно выигрывал. Горячая азиатская кровь Фатуна кипела, как лава, черные в косом разрезе глаза метались из стороны в сторону, излучая досаду, обиду и гнев.
— Эй, Фатун! — азартно кричу я. — Держи левую бровку!
Фатун едва успевает подставить ракетку, мяч улетает за поле.
— Вот черт! Мать твою… бог любил! — падая на колено, Фатун запускает в меня ракетку. Я ловлю ее на лету, вежливо возвращаю хозяину.
— Это, Фатун, не по правилам.
Фатун был добр, ласков и предан в дружбе, и мне стало его жаль. Я стал специально ему проигрывать, сводя жаркие битвы на ничейный счет. Теперь мой «противник» стал ко мне еще душевнее и внимательнее.
Фатун уже дважды ходил на комиссию, просился в свой истребительский полк. Врачи, не желая обидеть летчика, сказать ему прямо, что он отлетался и скоро должен быть списан «по чистой», тянули с ответом. В третий раз мы с другом попали на комиссию вместе. Заметив легкую хромоту (нога не догибалась теперь только на семь сантиметров) и дрожь в пальцах (я не мог самостоятельно сделать даже самокрутку), врачи обещали выписать в часть через две-три недели. Фатуну приказали через пятидневку собираться домой.
Я видел, как лицо его стало мертвенно-бледным, глаза повлажнели, судорожно дернулись губы.
— Не имеете права! — задрожал его голос. — Я должен летать! Меня государство учило, Родина! Я должен ей отплатить!
— Ты уже отплатил ей, Ардымов, сполна отплатил, — утешала его седовласая женщина — старший хирург госпиталя. — Без пятки летать нельзя. Ни один полковой врач тебе не позволит.
— Пишите тогда в пехоту.
— Да как же ты в атаку побежишь? На первой кочке растянешься. Езжай, дорогой мой, домой, Ты ведь до войны токарем был, не так ли?
Фатун грустно кивнул головой.
— Вот и возвращайся на родной свой завод, там рабочие руки сейчас дороже червонного золота.
— Мне нужно вернуться с победой, —твердо сказал Фатун. — Не пошлете в армию, сбегу к партизанам! — и он с надеждой заглянул в глаза мне. Я ему уже сказал, что меня направляют в партизанскую авиацию.
Вечером, лежа в постели и слушая вздохи друга, мне захотелось его отвлечь.