— А ведь ты, Фатун, так и не рассказал, как тебя ранили.
— Было это в августе, — начал он. — Полетел я с Григорием Луговым на разведку. Он за ведущего, я за ведомого. Линию фронта перевалили и напоролись на шквальный огонь. Веришь ли, небо горит. Зенитки без передыха лупят, пулеметы. Ни вперед, ни назад не прорваться. Все ясно. Как и предполагал генерал наш, —огромное скопление немцев. Остается теперь доложить — и считай 96-й боевой вылет. Луговой свечкою, вверх и кричит: «Высоту набирай! Курс почаще меняй! Кувыркайся! Наша задача — домой побыстрее». Только я развернулся, вдруг мне в глаза молния. И мотор утих, как убитый. Понимаешь, Витя, зенитный снаряд в нос моей «чайке» влепился. Самолет, верно, в воздухе держится, только высота вниз поскакала. Мотор молчит, лечу, как на планере, с понижением. Только бы перескочить линию фронта. Подо мной зеленый луг стелется, окопы змеятся. А высота уже 200 метров. Надо садиться. Плюхнулся за окопами, а оттуда минометы по мне, пули свистят возле уха. Выскочил я, поклонился дружку боевому и к своим — бегом. Мины все ближе, землей рожу забрасывают, я на пузо — и по-пластунски. Наши артиллеристы ответный огонь открыли. Меня отстоять, выходит, решили. Примостился в воронке, голову высунуть невозможно, пули стаями носятся. Слышу, с нашей стороны железо залязгало, должно быть, танки пошли в наступление. И такая бойня пошла! Бьют с обеих сторон. Такой грохот. Как не оглох, сам себе удивляюсь. Часа два, уткнувшись в тину носом, лежал. Потом меня танк подобрал. Только тронулись — взрыв. Выскочил в люк и побежал. А куда? Видать, направление в панике спутал. С километр по ветру летел. В поле уткнулся, в рожь. Запутался в ней, плюхнулся. И больше не встал — до нынешних дней, до абаканского госпиталя. Бежал-то, выходит без пятки. Деревенские пацаны меня обнаружили, на детской коляске до деревни свезли…
— А с какого аэродрома последний раз вылетел? — смутно о чем-то догадываясь, спросил я.
— С Обояни.
— На твоей «чайке» был номер тринадцатый?
— Точно, а тебе откуда известно?
Я вскочил с койки и кинулся обнимать Фатуна.
— Так видел же твою «чайку», видел твой взлет!
Теперь я никогда не поверю в плохую примету!
…Ночью, выкрав одежду и документы, Фатун сбежал из госпиталя. Много позднее дошел слух, что Ардымов воюет в лесах Белоруссии. В партизанском отряде Коржа.
Монумент
Февраль 1943 г.
Когда я получил диплом агронома, то, в отличие от других, не был почему-то охвачен буйной радостью. Скорее наоборот. Я, словно безответно влюбленный, впал в уныние, искал одиночества. Мучил вопрос: куда ехать работать? От единственной путевки в Карелию все выпускники наотрез отказались. В России столько прекрасных мест, кого же прельстит добровольная ссылка на север?
Но когда я узнал, что путь в Карелию лежит через город Петра Великого, сомнения мои развеялись. Хоть раз в жизни я увижу сон наяву, взгляну на чудо, сотворенное человеком, чудо, о котором мне рассказывал в детстве отец. И вот я, полудеревенский, в полосатой майке парнишка, запрокинув голову, восхищенно смотрю на Александрийский столп.
Нравится? — услышал я осторожный, но горделивый голос.
— Да…
Рядом стояла девушка. Строгий костюм, тонкая талия…
— Наташа Талантова, — назвалась моя первая знакомая в городе. Сразу же распознав во мне провинциала, она тут же решила показать мне Ленинград.
— Это Дворцовая площадь, — распахнув руки, пояснила девушка.— Помните восстание декабристов? А залп Авроры, а взятие Зимнего?
Я утвердительно кивал головой.
Александрииский столп установлен в честь победы над Наполеоном. А змею видите? Там, на вершине? Ее еще ангел попирает ногою. Это символизирует побежденных врагов России.
…1943 год. Я выхожу из темной, пропитанной сыростью лесной землянки и на миг слепну от солнечной глади дремлющей Ладоги. От ночных полетов в глубокий тыл противника, от резких смен яркого света на густую непроглядную мглу я, наверное, заболел куриной слепотой.
Но вот через минуту мгла из глаз испаряется, я привычно смотрю в лазоревый купол неба и вижу в нем стянутые треугольниками палочки. Круглые сутки, беспрерывно сменяя друг друга, немецкие истребители стерегут Ладогу — воздушный мост к осажденному Ленинграду.
На нашем летающем грузовике (так прозвали мы наш транспортный самолет Ли-2) через озеро-море не проскочить. Каких-то тринадцать, от силы пятнадцать минут лета до города, но каждая секунда может стоить жизни всему экипажу.
Мы, комсомольцы, знаем, что ленинградцы голодают, что бойцам в окопах нечем стрелять, что раненые умирают потому, что нет лекарств. Все это есть на борту наших партизанских машин, все это может поддержать героев города Ленина… Но как же доставить груз по назначению? Ведь не один смельчак-летчик уже лежит в мрачных глубинах Ладоги, там уже, наверное, целое кладбище самолетов с красными звездами.