Теперь я хорошо понимал, почему на борт нашего самолета так поспешно посадили десант во главе с бравым фронтовым майором-разведчиком.
— Но ведь солдат без парашютов не сбросишь, — сказал я Дымову. — И на всем пути ни одного аэродрома, нет даже подходящей площадки… Где нам садиться?
— В этом-то и запятая с кавычками, главная сложность. Не забывай, что мы с тобой партизанские летчики. На поляны садились. Полковник сказал, что самолет можно покалечить, «на пузо сажать», а вот за каждого человека своей головой отвечаю.
— Да, грустновато, — вздохнул я.
Теперь горы кажутся мне сизыми облаками, и между ними, словно два серебряных лучика, скользят колеи железной дороги. Я знаю, что балканское небо уже очищено от фашистских пиратов, но там, внизу, подо мной, еще бродят их банды. Понимая, что капкан скоро захлопнется, немцы дерутся с болгарскими партизанами яростно. Вот уже и кончается цепь гор, начинаются их отроги. Между ними распущенной по ветру лентой в зелени берегов течет Марица. Полноводная река бежит по границе Греции и Турции, торопясь к Эгейскому морю.
Наш самолет летит по долине голубеющей внизу Туанджи — притоку Марицы. Долина тонет в садах, кроны деревьев, кажется, сплелись между собою, укрыли листвою землю. Лишь маленькие песчаные косы где-то прилепились к реке, зажигая надеждой взгляды пилотов. К моему плечу осторожно прикоснулась чья-то рука. Я оторвал взгляд от земли и увидел перед собой лицо майора — командира десантной группы. Широкоскулое, с бугристым, рассеченным морщиною лбом, с серебряной просекой в жестких и темных усах.
— Цели не видно, штурман? — спросил он.
— Если она не в Турции, то непременно отыщем.
Когда человек нравится с первого взгляда, особенно на пороге опасности, приязнь рождается быстро. С майором мы подружились с первых минут полета. Его мальчишеское любопытство с бесконечными вопросами: «А это зачем?», «Для чего?», «Какая скорость и высота?», его простодушие, искренность, задушевность в мягком певучем голосе сразу же перевели нас на «ты», а общность цели словно свела нас в один экипаж.
«Только бы найти цель, посадить самолет, — думал я. — А потом козырный туз у майора».
Под крылом самолета серебристые нити рельсов, красные коробочки строений, зеленая цепочка вагонов.
— Дымов, смотри! — кричу командиру. — Кажется, то, что ищем.
Командир поспешно толкает штурвал от себя, ставит на крен самолет. Мы делаем круг над маленьким полустанком, видим над водокачкою черный жучок паровоза, пестрые точки людей на перроне.
— Это они! — взволнованно тормошит мое плечо майор. — Надо поскорее садиться.
— Уже почти граница! — отвечаю я.
— Прицепят паровоз… И ускользнет, как ящерица, — гулко вздыхает майор.
Дымову все понятно без слов. Теперь он царь над нашими судьбами. Наша жизнь в его подчинении, достижение цели в его руках. Круг за кругом, отдаляясь от полустанка, бороздит наш самолет болгарское небо с риском залететь на турецкое.
Посадить самолет. А где? Под нами голубая рябь волн, мрачные валуны гористых отрогов, зеленая чаща садов. А светлые островки отмелей? Уж очень они малы, на них даже при самом точном расчете самолет можно посадить только «на пузо». Такая посадка почти гарантирует нашу жизнь, но наверняка выведет машину из строя,
Я хорошо знаю упрямую натуру своего командира. Он скорее отдаст свое сердце, чем искалечит верного крылатого друга. А что, если район занят фашистами? Как тогда уходить от погони, спасаться? На изувеченной машине путь к отступлению отрезан. Придется биться до последнего патрона в обойме и принять смерть вдали от родных и близких. Никогда еще близость земли не волновала нас так, как сейчас в долине реки Тунджи на турецкой границе. Самолет настойчиво кружится над приречной равниной. И недаром же штурмана называют глазами самолета. В зеленом разливе садов и леса я все же различил почти однотонное с ними поле. Красноватые головки клевера разоблачили его маскировку.
Самолет, словно чувствуя, что земля ему угрожает увечьем, не идет к ней на сближение, кружит над поверхностью поля. Только бы в траве не спрятался камень, валун, глубокая бороздка или яма. Самолет с разбега станет на нос и опрокинется на спину. Всех нас раздавит, как мух.
По лицу Дымова скатываются тяжелые горошины влаги. Что это — пот или слезы? Я уже видел однажды, как плакал мой командир. Кто же поверит? Такой мужественный, волевой, сильный мужчина, а рыдал, как ребенок.
Мы садились в разбитом немцами Минске — столице партизанской армии Белоруссии. Нигде в стране не было так много партизанских отрядов, как в Белоруссии. И больше всего мы летали к ним с Дымовым. 420 вылетов 420 смертей позади! Летное поле в Минске было ограничено после бомбежек. А второй пилот Воробьев в который раз упрашивал командира: