— Поздравляю с успехом!
— Вас тоже, ребята! — улыбнулся разведчик.
Майор доставил к самолету самые «сливки»: баронов, послов, коммерсантов. Эшелон с золотом, драгоценностями, бумажной валютой пошел обратно.
— По местам! — крикнул Дымов.
Курс нашего корабля лежал в Софию — к сердцу Болгария.
И час настал…
9 мая 1945 г,
Колю Страхова, друга своего неуютного детства, я встретил на Внуковском аэродроме в начале мая 1945 года. И хотя по характеру мы отличались, как кремень от воска, судьбы наши были близнецами. Вместе учились в школе, потом работали агрономами, война свела в авиации. За грозовые длинные годы мы увиделись во второй раз.
— Повезло тебе, Колька! — еще раз хлопнул я по плечу друга. — Говоришь, живешь без заплаток?
— А зачем они мне? С пеленок не выношу кровь.
Погода была нелетная. Частые подмосковные дождики утомили бездельем. В гарнизонном магазине мы взяли бидон пива, буханку хлеба, связку таранки. Удобно расположившись в беседке полкового стадиона, где когда-то играли в футбол, рассказывали друг другу о прожитом. Коля летал бомбить Берлин и снова готовился выполнять то же задание, я доставлял боеприпасы в армию Броз Тито. Мы просидели до сумерек, пропустили даже столовский обед, на прощание по-братски обнялись и далее чмокнули друг друга в щеки,
— Теперь Витя, наверняка будем живы, — немного волнуясь, сказал Коля. — В родном Мичуринске встретимся.
— Не говори гоп... — отшутился я.
…Сбросив груз в партизанский отряд Югославии, мы возвращались к себе. Потешаясь над нашей медлительностью, вокруг эскадрильи кувыркались истребители с красными звездами. Под крылом самолета — будто укрытая медвежьей шкурой, покрытая дебрями земля. Я знал, что на ней уже затихали бои, но балканское небо оставалось пока неспокойным. Одиночками, парами и тройками в нем еще рыскали фашисты, охотники до лёгкой наживы. От советских истребителей они сразу же спешат наутек, на наши транспортные корабли кидаются, словно стервятники. Поэтому впервые не ночью, а днем наша партизанская авиация летает под прикрытием грозных советских «яков».
Наша эскадрилья только что перешла (теперь всего лишь мнимую) линию фронта. Вдруг слева от нас, почти на параллельном курсе, показалась армада мощных, незнакомых нам самолетов. Из одного в небо брызнула трасса пуль, затем вторая, третья. И в тот же миг наши «яки» свечами взмыли вверх и бросились в боевую атаку. Голос флаг-штурмана оборвал их ретивый порыв.
— Отставить атаку! — закричал майор Ярцев. — Ни единого выстрела! Это же наши союзники…
— Так они же стреляют! — огрызнулся чей-то полумальчишеский возглас.
— Не по тебе же, — поправил майор. — А в небо. Наверное, нам салютуют.
Мы и сами уже видели, как, качая крыльями, приветствовали нас американские летчики. Мы ответили им тем же.
…Утром командир Дымов, я и наш бортмеханик Шплинт (так прозвали Валю Шапиро за подвижность и маленький рост) шагали по полю аэродрома венгерского города Секешвары к столовой. Над входом в медпункт в соседстве с нашим красным крестом мы заметили небольшой американский флажок.
— Похоже, к нам союзники в гости пожаловали, — проговорил Дымов.
Командир не успел еще закрыть рта, как из дверей вырвалась группа крупных парней в замшевых куртках и бросилась к нам навстречу. Они подхватили нас под руки, и мы оказались в просторном зале землянки. От бывшей строгости и порядка в помещении теперь ничего не осталось. Прихожая пункта напоминала бар — частный бар, каких я видел немало в Румынии. Едва мы показались в дверях, все присутствующие встали с пустых бочонков, отставили на столы кружки с темно-красным вином и белой, точь-в-точь как обычное молоко, румынской цуйкой (водкой). Все подняли руки над головой и азартно зааплодировали.
Меня усадили за стол, подставили пивную кружку с вином, раскрыли банку с американской колбасой, пододвинули ломти нашего столовского хлеба.
Невысокий плечистый летчик вскочил на большую винную бочку и, тряхнув до плеч длинными, как у девушки, волосами, перекрывая шум, закричал:
— Виват долгожданным друзьям! Ура-а! — он говорил чисто по-русски.
Все дружно зааплодировали. От вина мы, не сговариваясь и не спрашивая на то разрешения командира, все отказались.
— Нам же на вылет, нельзя, — объяснял я подсевшему ко мне лейтенанту с девичьими волосами.
— Только глоток за дружбу, — уговаривал он.
— Ну хорошо, — и я пригубил терпкое вино.
— Джон Стивенс, — представился американец. Я назвал себя.