— Сворачивай влево! Держись поправее! Стоп! Стоп, остановка. Ногами придерживай.
Потом он включил мотор, показал, как пользоваться рукояткою газа,
— Все в порядке, — вытирая платком обильный пот, сказал он. — Теперь, как у вас говорят: все пойдет как по маслу.
Между тем загородный парк заполнялся людьми. Вместе с нашими и американскими летчиками местные жители тоже несказанно радовались окончанию войны.
В расцвеченных искусной вышивкой костюмах мужчины и женщины ходили по парку, угощая нас холодным, прозрачным вином, отборными фруктами, теплыми и душистыми пирогами. Джон уселся на ребристый диванчик. Он устал толкачем бегать за моим мотоциклом. Две черноволосые девушки подсели к нему. Одна наливала в бокал из отпотевшего узкогорлого кувшина вино и совала в руки ватрушку, вторая, сняв с его головы пилотку, венчала его венком ранних весенних цветов. Такие же награды украшали головы и многих моих товарищей.
Я осмелел, с ветерком мчался на мотоцикле по длинной пустынной аллее. Лихо проскочив мимо своего тренера, заорал ео всю глотку: «У-р-а!». И даже, оторвав от руля руку, поприветствовал девушек. И вдруг вздрогнул: впереди раскрыла черную пасть канава, Пытаясь остановить машину, я рванул рукоятку газа. Но вот что значит растерянность! Рванул не от себя, а на себя. Мой ДКВ взревел, бешено рванулся на бруствер и будто с трамплина пролетел через глубокий окоп. Вратарская хватка спасла от увечья.
Меня плотным кольцом обступили люди. Выглядел я очень, жалким. Новые галифе от колен до пояса зияли крупной прорехой, мундир, которым я пытался пропахать дорожку аллеи, вместо зеленого стал темно-серым, руки и подбородок испещрили царапины.
— Вот это прыжок! — заливаясь смехом, орал Шплинт. — Рекорд победителя!
— Приземлялся по правилам, на три точки! — услышал я из толпы.
— Как только подбородок-то выдержал!?
Не улыбался только Джон Стивенс. Он поставил мотоцикл на колеса, выключил газ и заботливо стер своею пилоткой землю и пыль с моего костюма.
— Ничего, Витя, еще каким гонщиком будешь, — утешал он меня. — Реакция-то спортивная, чувствуется.
Я долго думал, чем ответить на подарок американского летчика. И, к несказанной его радости, подарил ему чемоданчик вместе со всем своим спортивным снаряжением.
…Утро следующего дня меня застало в Берлине, на Темпельговском аэродроме. Здесь мне сообщили мрачную новость. В последнем вылете на бомбежку Берлина погиб мой товарищ детства штурман Николай Страхов. Расписываясь на стенах рейхстага, я вспомнил его слова: «Теперь, Витя, наверняка будем живы…» Рядом с подписями нашего экипажа я крупно вывел и подчеркнул: «Николай Страхов». Имя друга в моей памяти живет и поныне,