Павлик, не поднимая глаз, молча покручивал в руках ремешок планшета.
— Что, язык корова сжевала? Машина почему загорелась?
— Потек бензобак.
— Надо было немедленно идти на посадку.
— Машина могла бы сгореть…
— Машина, машина! А рисковать людьми лучше, считаешь?
— Риск, товарищ полковник, был бы совсем пустяковый, если бы я сообразил сразу же переключиться на правый бак, стряхнуть пламя и идти посадку. А я вспомнил об этом после того, как выпрыгнул экипаж. Разрешите спросить: как они?
— Экипаж тоже тебя стоит! Штурман хоть приземлился нормально. А радист — какой это к черту летчик — на крышу упал, ногу вывихнул.
— Моя вина, товарищ полковник.
— Чепуху мелешь. Обращаться с парашютом всех вас учили. А твой радист вместо того, чтобы строну подтянуть, как у, тещи в гостях на диване, расселся. Думал ему перину полковник подстелит. Ты лучше скажи мне, почему сам прыгать не стал? Тоже парашюта не знаешь?
— Машину жалко, товарищ полковник.
— Опять про машину! — закричал Зыков. — По-твоему, машина дороже летчика, так, что ли? На тебя вот такого, пока летать научили, сколько государство денег ухлопало — два самолета построить можно. Да еще отец с матерью сколько истратили. Думаешь, мало?
— Отца у меня нет.
Зыков чуть удивленно приподнял густые широкие брови. Тон его заметно смягчился.
— Запомни, Чичков. И собой и людьми рисковать запрещаю. Прав тебе таких не даю. Понятно?
— Понятно, товарищ полковник. — То-то. А сейчас валяй отдыхай. Да не домой, а прямиком на гауптвахту. Посидишь суток десять, потом зайдешь, поговорим еще. Приказ командира — закон. Нарушать никому на позволю.
Павел выпрямился и, заливаясь краской стыда, впервые посмотрел на стоящих в сторонке летчиков. «Дымов! Аркадий Григорьевич!»
Что-то совсем отеческое светилось в карих и вовсе не рассерженных, а, напротив, веселых глазах Дымова. С трудом поборол в себе Павел мальчишеское желание броситься на шею Аркадию Григорьевичу.
Приниженный, стоял Павел перед полковником, бестолково теребил подвижными музыкальными пальцами ремешок планшета и не знал, что предпринять. Наконец он круто повернулся, сделал было шаг, и, оглянувшись, в нерешительности затоптался на месте. Дымов понял его и одобрительно кивнул.
— Идите, товарищ Чичков. Я загляну…
Оттого что Дымов впервые назвал его официально, у Павла стало на душе еще горше. Не оглядываясь, он зашагал к воротам аэродрома. Зыков проводил его взглядом, повернувшись, увидел летчиков.
— Что за сборище? Комиссар, что это? Делать им нечего? А ну, гони их сейчас же к своим машинам. Марш по местам! Р-р-аз-бол-тан-ность! Анархия!
Летчики, словно от взорвавшейся бомбы, врассыпную разбежались по аэродрому.
Лицо Зыкова сразу же приняло добродушное выражение, обмякло, в уголках глаз задрожали морщинки.
— Как, Аркадий Григорьевич, летуны, а? Чичков-то, Чичков... Орел. Экипаж спас, машину! А какая скромница, а? Скажу по секрету, даже на гауптвахту жаль отправлять. Молодец ведь какой…
— Жестоко, Геннадий Степанович, жестоко, — мягко прервал Зыкова Дымов. — Мне кажется, на первый раз ему и замечания через край бы хватило.
— Хватило бы, говоришь? Ох, комиссар, комиссар, как бы ты мне своею гуманностью летунов не избаловал. Раз сошло такому Чичкову, два, а на третий опять фортель выкинет.
— Этот не выкинет, Геннадий Степанович, знаю.
— Посмотрим, посмотрим… — неопределенно пробурчал Зыков и, схватившись рукой за поясницу, поморщился: — Ограничитель мой, радикулит, понимаешь… Чуть распущу нервы, тут же одергивает. Да ведь как колет, проклятый, прямо слезу вышибает… Арктика подвела. Там застудил… Ну что же мы стали, Аркадий Григорьевич. Поедем обедать, с дорожки коньячком угощу. В отпуске-то хоть рюмочку проглотил?
Дымов отрицательно качнул головой.
— Святой у меня комиссар, прямо святой… — улыбнулся Зыков, беря Дымова под руку. — Мне вот тоже алкоголь на идет, рюмочку выпью — на утро болею.
— Ну и оставьте его в покое, бросьте,— посоветовал Дымов.
— Пить бросить, курить бросить, ну и жену еще бросить… Потом на божничку встать. Молитесь, летуны, на своего командира.
Павел подходил к воротам аэродрома, когда его догнала командирская эмка. На этот раз спокойный, чуть надтреснутый полковничий бас окликнул:
— Чичков!
— Слушаю, товарищ полковник! — вновь напрягаясь, вытянулся Павел.