— Наконец-то ты в люди выходишь,— похвалил Майко, начиная хозяйничать за столом.
Павел прихватил в соседней комнате стаканы и чашки, помог Майко навести на столе нужный порядок. За столом собрались все соседи по комнате. Рошат щедро оделял всех вином.
— За Пашкин полет надо? Как считаешь?
Рошат первый поднял стакан. Вместо водки Павел налил себе из графина воды.
— Пашка, предательство! — заорал Рошат.
В это время в дверь громко постучались.
— Лейтенант Майко, к телефону!
— Тихо, товарищи! Вынужденная! — подмигнул Рошат и, опустив стакан на стол, выскочил в коридор. Через несколько минут он вернулся озабоченный.
— Пашкины крестины переносятся на… На воскресенье, нет, рановато, на вторник, пожалуй.
— Что случилось, Рошат? — спросил Павлик.
— Командир полка вызывает. Завтра в пять ноль-ноль вылетаю в Баку с Костюшко. За второго? За второго на новой матчасти. Приказано овладеть пассажирской коровкой. Командир полка заявил — на всякий пожарный случай.
Рошат Майко считался летчиком-универсалом. Он с одинаковым успехом летал как на истребителях, так и на бомбардировщиках. Полет на транспортной машине он принял как кровную для себя обиду.
— Не знают, какую дыру мною заткнуть,— ворчал он, направляясь в штаб,
Спустя полчаса он стоял перед Зыковым и пощипывал узенькие стрелки усов.
— По вашему приказанию прибыл!
— Задание знаешь? — спросил его Зыков.
— Да, ознакомился.
— Карту с собой захватил?
— Нет, не успел.
— Что? — закричал Зыков. — Без няньки не можете? (В минуты раздражения он всегда переходил с летчиками на «вы».) Может, мне за вас карту готовить?
— Это же обязанность штурмана корабля, товарищ полковник, — не робея, заметил Рошат.
— Цыпленок курицу учит! Война, скажем, завтра, штурмана в полете убьют, что же, садиться будете или лететь на аллаxa! Нет, батенька мой. Работу штурмана поручаю вам, по совместительству. Ясно?
— Ясно, товарищ полковник. Можно идти в штурманскую?
— Идите. Да чтобы через час карта с маршрутом у меня на столе лежала.
— Есть на столе, товарищ полковник.
Рошат легко, как балерина, крутнулся на месте и неслышно вышел из кабинета.
— Этого орла знаешь? — спросил Зыков у сидящего в кресле Дымова.
— Ну а как же? Майко. Летчики его любят, Цыганком все зовут?
— Хорош?
— Если голову до времени не сломает, пойдет далеко. Прихвастнуть любит, покрасоваться, скромности маловато, зато с огоньком, препятствия, как хорошая лошадь, берет с ходу.
— В моем характере, — улыбнулся Зыков.
— С ним нам возни хватит, — угрюмо заметил Дымов.
Карту за Майко подготовил Павел. Вечером, лежа в постели Рошат разговорился.
— А знаешь, Пашка, как я летчиком стал? Из-за юбки одной. Рассказать?
— Давай, расскажи.
В памяти Майко всплыла ободранная брезентовая кибитка, пара разномастных худых лошадей, украшенная бубенцами сбруя и длинный и гибкий, как змея, отцовский бич, от, которого изрядно доставалось не только измученным в постоянной лихой езде коням, но под горячую руку отца и ему, юркому мальчишке.
С небольшим, в пятнадцать-двадцать кибиток, табором отец Майко кочевал по пышным зеленым берегам Дуная, по широким заливным лугам Украины, Тамбовщины, Подмосковья. Он был строг и суров, справедлив и честен. В дни революции старый цыган вывез из белогвардейского окружения красногвардейского комиссара.
С полгода прослонявшись по свету бродягой, примкнул, наконец, к одному из красногвардейских отрядов, там оказался спасенный им комиссар. За заслугу перед революцией старого цыгана наградили орденом Красного Знамени. Он носил его на шелковой синей рубахе поверх яркого кумачового банта и при случае не прочь был прихвастнуть.
— Видел? — выпячивая худую грудь и кося глазом на орден, кричал он непочтительно отнесшемуся к нему человеку.
— Ну вижу. Орден.
— То-то. Не смотри, что я цыган безродный, я за Советскую власть кровь проливал.
Позднее, когда в Воронежской области цыгане осели, старого Майко, как самого заслуженного, цыгане-колхозники избрали своим председателем.
Колхоз «Лалы Черген», или в переводе на русский язык «Красная звезда», славился по области лучшей коневодческой фермой. Бойкий и смышленый сын председателя Рошат Майко хорошо учился в школе, науки давались ему с завидной легкостью.
— Так вот слушай, Паша. Лет, пожалуй, в шестнадцать влюбился я в таборную красотку Майку. Косы до колен, глаза, что костры горячие, ну про ноги, про стан, про плечи говорить не приходится: только в бубен ударь — над землей летают. Парень я был лихой, за пазухой ножик такой, что свиней колоть впору, ну, а как с Майкой сойдусь, куда только все пропадает — глаза к земле, да и только.