— Что? Пассажиры? — опомнился командир.— Пассажиры волнуются? Пустяки. Я тренирую второго пилота. Понял? Так и передай. Тре-ни-рую. Никаких возражений! Я отвечаю за рейс… Я им не подчинен! Я хозяин! На взлет!
Сглаживая горячность командира, Майко спокойно повторил:
— Серега, скажи, что у нас тренировка.
— С пьяной-то головы?
— С какой этой пьяной? — взъерошился Цыганок.— Ты меня поил?
— Не о тебе разговор, — недовольно буркнул механик.
— Как это не обо мне? Сажает-то кто? Я. Или, может, командира поил? Да? Эх ты, психолог! Побереги свои нервы. Все будет в порядке, для меня это семечки,— пустил в ход излюбленную поговорку Майко.
Пустой корабль, на борту которого осталось лишь три человека: опьяненный успехом пилот, хмурый, не понятый никем командир и рассерженный несвоевременно затеянной тренировкой механик, оторвавшись от земли, круто взял в гору.
Пройдя по коробочке, минут через восемь он снова пошел на посадку.
Цыганок разгорячен: для нега все легко, все пустяк, все семечки. Пренебрегая точностью расчетов, он сбавляет обороты моторов, планирует. Серой рябью бежит навстречу земля, ближе и ближе посадочное полотнище, миг — и оно уже позади. Резкий удар о землю колесами, самолет зависает в воздухе, опять удар, и опять скачок. Наконец, усилиями летчика притертая к земле, машина несется по аэродрому. Вот уже совсем близко граница поля, черная нитка канавки становится лентой, из тонких спичек вырастают в жерди столбы телеграфной линии.
— Промазал! — заорал Костюшко и, всею силою ног надавив на тормозные колодки, круто развернул самолет. Машина закачалась и, задрожав, осела на землю.
— Шасси сломали, шасси! — вскрикнул механик и с несвойственной ему поспешностью кинулся к выходу.
Для всех: и для опытного летчика, командира части Поромского, и для его квартирной хозяйки, родной сестры Костюшко, впервые покатавшейся на самолете, авария корабля была очевидна.
Мощный воздушный корабль беспомощно накренился, лег грудью на смятое колесо. Он выглядел теперь жалким, больным. Сразу же отрезвевший командир осунулся, помрачнел. Он стоял, опираясь на смятое колесо, и смотрел на окружающих затравленным взглядом.
— Доигрались! — возмущенно кричали в лицо ему пассажиры. — Вы за это поплатитесь!
Одному лишь Рошату стало жаль этого бесшабашного человека.
«Сам-то ты лучше? — ругал он себя. — Кто с промазом сажал, кто двух козлов закатил, кто машину, как баба, держал? Кто? Так сажают одни только пьяные».
И еще один человек разделял вину Костюшко. По старой летной традиции он искал способ выручить пострадавшего по глупости авиатора. Этим человеком был командир части Поромский.
— Финал получился неважный, — озабоченно рассматривая измятое колесо, сделал он вывод, — что же, в нашей практике бывает и хуже. Вы, Иван Глебович, здорово не расстраивайтесь, выручим. Радируйте на базу, чтобы выслали колесо, мои техники за пару часов поставят.
Поддержка Поромского словно восстановила в командирских правах Костюшко,
— Стерлиг! — позвал он. — Запиши текст радиограммы.
Димочка, как профессионал газетчик, извлек из кармана свое оружие: блокнот и «вечную» ручку.
— Записывай, — стал диктовать Костюшко. — При посадке Баклашинская подломал левое колесо. Прошу срочно доставить.
— Все? — вопросительно взглянул на командира Димочка.
— Подпись и все. Связаться-то сможешь?
— Не знаю, удастся ли. Далеко очень, с земли могут и не услышать.
— Без связи засядем — скандал… Постарайся…
— Я понимаю.
На Димочку смотрели теперь с уважением как на ведущего члена экипажа. Он сидел в своем вертящемся кресле, важно хмурил мягкие, как пух, брови и, покручивая ручку приемника, настороженно читал эфир. Наконец все увидели на его щеках ямочки — первый признак, что к Димочке вернулось его обычное веселое настроение. Он схватился за ключ и, лукаво поглядывая на окружающих, стал быстро отстукивать давно уже сложившийся в его уме из точек и тире текст радиограммы.
— Все в порядке, товарищ командир! — прослушав ответ, вскочил он с сиденья.— Завтра обещают новое колесо доставить.
— Молодец, выручил.
С аэродрома Костюшко уходил вместе с Майко. Они долго шли молча. Каждый думал о неудачном полете.
— Сядем, — опускаясь на жесткую сухую траву, предложил Костюшко.
Майко с готовностью опустился на землю, прилег на спину. Запрокинув кудрявую голову, взглянул в небо. Там, как в станице огни, загорались звезды.