В голосе Костюшко звучало уныние, и Рошату снова стало жаль командира.
— Ничего, выкрутимся,— вставая с земли, храбро проговорил он, — я думаю, до Зыкова не дойдет: не доложат ему.
— Молод ты, парень, среди нас, как щенок, жизни, похоже, не знаешь. Закон наш неписаный говорит: летчик летчика не судит. Что ж, до суда, может быть, не дойдет. А в общем, хорошего ждать не приходится.
Глава VIII
В кабинете полковника Зыкова — просто, нет ничего лишнего. Письменный стол застлан ярко-синим сукном, им же обтянуты диван, кресла, мягкие стулья. На стене задернута синей шелковой занавеской карта. Аэродром базы обведен красным кружком, от него в разные стороны темными лучами разбегаются линии — трассы, по которым летает полк на задания. Единственное украшение кабинета — бронзовая модель пассажирского самолета — подарок командира дивизии.
— Садитесь, Майко! — кивнул полковник на кресло. Он только что отвел душу потоком ругательств, чуть не слег в постель от болей в пояснице и, следуя совету комиссара, решил держать себя как можно спокойнее.
Садясь в кресло, Рошат покосился на стоящего у окна Дымова и уловил в его. глазах сердитые огоньки. Ничего доброго ее предвещало и расстроенное лицо командира полка.
— Знаете, зачем я вас вызвал?
Рошат широко раскрыл глаза, сделал удивленное лицо.
— Не имею понятия, товарищ полковник,
В это время зазвонил телефон и полковник надолго отвлекся разговором с дежурным по наблюдательной вышке. Дымов, не обращая внимания на Рошата, записывал что-то в маленький, величиною со спичечную коробку, блокнотик.
С преувеличенным вниманием рассматривал Цыганок красивую модель самолета и все старался обдумать ответы на вопросы, которые, по его мнению, должен был предложить Зыков. Он прекрасно знал, что речь пойдет о его последнем полете, о бесшабашной тренировке на аэродроме Баклашинской. О ней уже ходили всякие кривотолки в полку, намечался разговор на партийном собрании. Перед тем как Рошату зайти в кабинет командира полка, он нос к носу столкнулся с Костюшко. По печальному лицу его Цыганок сразу определил, что досталось Костюшко, как говорят в этих случаях летчики, по защёлку.
— Как дела, командир? — спросил его Цыганок.
— Плохо, Рошат,— безнадежно махнул рукой Костюшко.
О случае на аэродроме Баклашинская Цыганок поведал только своему другу Павлу. Рошат рассказал ему все, как было, не скрывая даже своей позорной второй посадки. Впрочем, о ней он говорил скуповато, зато о первой высказывался значительно красноречивее.
Так впритир к «Т» подвел, — зажигался азартом Цыганок, — что тебе и во сне не снилось.
— Сколько процентов? — улыбаясь, спросил Павел.
— Чего?
— Вранья.
— Убирайся ты к черту, Пашка! Спроси у Козлова, он тебе подтвердит. В общем, конечно, это вчерашний снег, чепуха. Ты скажи лучше, как мне перед командиром полка моргать, а? Кто-то из пассажиров, по-видимому, ему уже капнул. Иначе откуда же слушок по полку побежал?
—Командиру расскажи откровенно,— посоветовал Павел.
— Костюшко топить?
— Он и без твоего вранья все равно с борта вылетит.
— Нет, на Костюшко капать не буду. Дружков выдавать не в моем характере.
— Тоже дружка нашел. Он следующий раз из-за своей блажи и башку расшибет, да еще и тебя за компанию прихватит.
— Меня не угробишь. Я резиновый,— отшутился Рошат.
«Конечно, если бы Пашка знал Костюшко, как я, он не стал бы говорить такую чушь, не стал бы советовать выдавать его Зыкову»,— сидя в кабинете, думал Цыганок.
Командир полка положил телефонную трубку и, подперев рукой крупную с рыжим ежиком голову, внимательно взглянул на Рошата.
— Расскажите-ка мне, Майко, об аварии на аэродроме Баклашинской. Как это у вас получилось?
Майко кашлянул, оправил двумя пальцами колечки усов, бодро начал:
— Подвела нас погодка, товарищ полковник, облачность низкая, ветрина встречный, считайте, что километров на двадцать скорость съедает. Самолет, понятно, загружен, пассажиры. Для нас-то, конечно, пустяк, мы хоть в бурю прорвались бы, но людей подвергать опасности не положено. Верно, товарищ полковник?
— О, да вы, оказывается, осторожны,— сдержанно улыбнулся Зыков.— Похвально. Новое для вас качество.
Рошат, не поняв иронии, принял похвалу командира как должное.
— Решили, значит, садиться. А где сядешь? Ликва закрыта, Ивановка тоже. Остается одна Баклашинская. Вы там бывали, наверное, знаете. Разве же это аэродром — площадка для танцев, на нашей машине сесть не каждому летчику можно. А тут еще на грех заболел Костюшко,