В чуткой тиши настороженный слух Сокола уловил скрип снега. «Кто это?» — отскочил он от валуна в сторону. Перед глазами, не далее как за пять шагов, встал человек. Холодная злая усмешка скользнула на тонких его губах, жилистая рука привычно потянулась к ножу. Опережая движение финна, Сокол выставил вперед дуло карабина.
— Ложись!
В глазах Сухтайнена метнулся испуг. С поразительной ловкостью он отпрыгнул в сторону и, будто тень самолета, замелькал по крутому головокружительному спуску. Последним усилием воли Сокол заставил себя оттолкнуться палками. В ушах засвистел ветер.
— Не уйдешь!
Лыжи с невероятной быстротой понесли ослабевшее тело. И вдруг, как тогда, в годы детства, перед глазами мелькнул обрыв. Миг — и рванулась, выскользнула из-под ног земля, брошенным в пропасть камнем полетел Сокол вниз…
...Через час Сокола подобрали товарищи и отвезли в помещение пограничной заставы. Военный фельдшер нашел, что ушибы Сокола сравнительно не опасны. Придя в себя, Виктор увидел расстроенное лицо Боброва.
— Не задержали Сухтайнена?
На высокий, с длинными залысинами лоб Боброва легли суровые складки.
— Да, не сумели. Дружков его сцапали, а его не пришлось. Хитер, дьявол. Даже пограничный отряд обвел.
С тех пор Карелия потеряла из виду прославленного лыжника Форея Сухтайнена, Возвращался ли он из Финляндии? Пробирался ли по глухим таежным тропинкам в темные зимние ночи? Или, может, разоблачив себя, переменил ремесло? Кто знает об этом? Время покажет.
Глава XI
В комнате до тошноты пахло лекарствами. Кругом все в коврах. Мягкие, с тонким рисунком ковры на стенах, ковер на полу во всю комнату, ковром завешено одно из окон.
Айна сидела в глубоком кресле отца в темном, словно у гимназистки, платье и неслышно листала книгу.
— Папа, читать дальше, или, может быть, отдохнешь, уснешь?
— Посиди, девочка, поговорим…
Отец лежал на широкой кровати, весь тонул в мягкой перине, и Айне была видна лишь его голова да в широком шелковом рукаве рука: тонкая, в густых, будто спутанных из синих шнурков, прожилках.
Как изменился отец! Был полный дородный, розовощекий, с круглым животиком. А теперь? Одни скулы да нос, да и нос-то не тот, был породистый, важный, на конце чуть раздвоенный. А сейчас он, как весь отец, вытянулся, по-птичьему заострился, покрылся морщинками.
Отец — не жилец. Его друг по университету, московский профессор, сказал матери Айны:
— Наши отношения с Василием вы знаете, Софья Михайловна. Поверьте мне, что, если б надо, я привез бы к вам светило из светил медицины. Но, увы, дорогая, мужайтесь… Рак поджелудочной железы. Удалить раковую опухоль — и последние дни у больного будут отняты.
Софья Михайловна сдавила виски руками и закрыла глаза.
— Ну не плачьте же, успокойтесь… Все мы под богом ходим… Прошу вас, возьмите, пожалуйста, себя в руки. И главное, постарайтесь не показывать своего состояния больному. Иначе вы убьете его до времени.
Отец верил, что встанет с постели. Он выпивал не более столовой ложки молока за день, и то, кажется, бесполезно — через десять минут выплевывал. Когда он говорил о том, что пойдет на поправку, встанет, окрепнет и поедет с Айною в Крым, у Айны невыносимо першило в горле, и она, чтобы не выдать выкатившиеся из глаз слезы, подходила к окну. Сколько мужества надо, чтобы обмануть умирающего. Но иначе нельзя. Не обмануть — значит, отнять надежду. А без нее, без надежды, словно без солнца, не продышит долго даже здоровый.
Сегодня отец, очевидно, почувствовал близость смерти. Его голос звучал тихо, едва-едва можно понять слова.
— Плохо мне, доченька… Операцию сделали, а силенки все тают.
— Надо спать больше, кушать.
— Институт-то твой как?
— Скоро экзамены.
— Консерватория, Москва… Заманчиво. А может — ближе к природе? Мать-то у нас больная…
Айна вздохнула.
— Изнежил тебя… К жизни не приспособил… Думал, пойдешь другою дорогой… Да нет, я еще поднимусь… Поднимусь… Поднимусь…
Слезы закапали на раскрытую книгу.
— Папа, прости! — и Айна выбежала из комнаты.
— Мать, а мать! — позвал отец, и голос его, всегда такой сильный, густой, с повелительной ноткой, зазвучал тихой жалобой.
Софья Михайловна на цыпочках подошла к постели.
— Вася, я здесь, ты что?
— Мать, успокой Айну… Слышишь?
— Да, да, сейчас. Молочка выпьешь, Вася?
Айна стала рассеянна. В этот день она пришла на занятия без конспектов, вместо портфеля взяла дамскую сумочку. С третьего часа ушла, сослалась на нездоровье. Шла, шла по улице и вышла за город. От самой окраины Реченска по обеим берегам Славной, куда ни кинешь взгляд, всюду сады — сплошной лес фруктовых деревьев. В Реченске любят сады — они здесь растут, словно заросли ивняка на низинах: ни изгородей, ни границ, зайдешь — и заблудишься.