— За такую расценку я и на печи сидеть не согласен.
На желтом, как воск, лице директора пятнами всплыл румянец.
— Товарищи! Игнат Тимофеевич, что же вы делаете? — заикаясь, спросил он. — Поймите, товарищи, у нас ведь не частная лавочка, а государственное предприятие. Расценки не мною придуманы, а государством. Понимаете, го-судар-ством.
— Да что чушь толковать! — наседал Игнат. — Государство рабочего человека в обиде не оставляет. Это местных властей дело, их недосмотр. Знаем мы, кто за нашим горбом рублики себе в карман собирает.
— Полно, Игнат Тимофеевич, стыдно.
— Стыдно, у кого задницу видно, а мы, слава богу, себе на штаны в любом месте заработать сумеем. Пошли, ребята, манатки складывать. Васька, Фенютка, Марьяна, Митрий, вылазьте, хватит вам даром мозоли набивать… Пусть других дураков ищут… Игнат отряхнул припорошенный землей полушубок и первый зашагал к бараку.
Феня торжествовала. Не было бы счастья, да помогло несчастье. «Домой, домой, домой!» Кроме Игната, предстоящему отъезду радовались все Булатовы. Украдкой от отца весело подмигивая друг другу, они быстро собирали и укладывали нехитрый скарб: одеяла, подушки, котел, ложки, одежду.
В мыслях Игната смятение. Он отлично видел, как рады отъезду дети, знал, что теперь их не остановить никакими расценками. Они, конечно, сразу найдут свое место в Раздолье. Феня пойдет в МТС на комбайнерские курсы, Фока — на трактор, Васютка — по осени в армию.
— Но что будет делать в Раздолье он — Булатов Игнат? На него ведь и смотрят все не как на рабочего человека, а как на отщепенца, гуляку, хвата. Неужто придется идти на поклон к Федору? Да нет, он один не решает — идти-то придется ко всем землякам, ко всему сельскому сходу.
Всю жизнь Игнат считал себя храбрецом, а тут вдруг оробел. «Хуже, чем на суд идти. Что, скажут, Игнат, ослабла гаечка? Ты же обещал прожить один, без колхоза… В колхоз не пойду,—успокаивал себя Игнат. — Месяц-другой по двору поработаю, а потом снова махну на заработки».
Единственно, что омрачало радость отъезда для Фени, — это воспоминание о Соколе, тайная надежда на то, что, отслужив положенный срок, он снова вернется на станцию. Вернется? К кому? К своим яблоням? Не к ней же, не к Фене… Его, конечно, полюбит та чернокосая. Такого не полюбить нельзя. Какое Соколу дело до Фени, мало ли женщин да девок на станции. О Фене Булатовой он даже не вспомнит. Конечно, не вспомнит. Время прошло. Ежели вспомнил бы, так хоть весточку с почтой послал. Вон директору письмо на пяти листах написал, а ей, Фене, даже привет передать не собрался. Забыть о нем надо, забыть! Раздолье поможет.
Провожать Булатовых вышла вся станция. Несмотря на внешнюю суровость Игната, на его, как казалось многим, отсталые взгляды и излишнее самолюбие, рабочие уважали грабаря. Уважали за силу, за отзывчивое к чужой беде сердце, за крепкий, самобытный характер.
На проводы пришел и директор. Даже когда все Булатовы уже сидели на узлах в кузове автомашины, директор не терял надежды уговорить Игната остаться на станции.
— Насчет расценок, Игнат Тимофеевич, дело уладится. Я уже написал в Наркомзем, уверен, что ответ получу положительный.
— Пустой разговор,— отмахнулся Булатов. — Коли сел на коня, стало быть, надо ехать… Вертаться с крыльца — примета паршивая.
— Ты тогда хотя бы весной приезжай. Весной заработать прекрасно можно. Приедешь?
— До весны воды утечет много, — уклонился от прямого ответа Булатов и, не слушая дальше директора, обратился к своим: — Что, уселись, кулемы? Негоже сидишь, Фенютка, негоже. Тряхнет на ухабе — вместе с узлом со своим вылетишь. Давай-ка садись к передку. Так, хорошо, теперь вроде надежнее, ноги поставь сюда, ветер с юбкой шалить не будет. Так, за борта держись, правильно, теперь дело другое…
Загудел мотор. Прощаясь со знакомыми, замахали руками Булатовы. Машина, плавно качнувшись, заскрипела о снег резиновым ходом. Но едва она отошла несколько метров, Игнат застучал кулаком о кабину.
— Стой, затмение нашло, забыл одну вещь передать, — проворно спрыгнув с борта, Булатов побежал к директору.
Директор встретил его удивленным взглядом, — Забыл что, Булатов?
— Вроде как да, Сидор Варламович, — замялся Игнат,—Как бы вам объяснить попонятнее?.. Свиньей уезжаю, не честно. Покривил я душой перед вами, Сидор Варламович, — и себя, и вас обмануть захотел.
Чистые, открытые глаза Булатова смотрели в лицо директора со смелой решимостью.
— Вы про себя, должно, порешили: горлохват, мол, Булатов, за деньгою кидается. Оно, конечно, дарма работать и впрямь не охотник, всякий себя человеком считает, ежели в кармане рублишки хрустят. Только суть не в деньгах. Изменил я вам, Сидор Варламович, по причине другой.