— Слово имеет крестьянин Игнат Булатов.
«Вот и женили меня без спроса», — ухмыльнулся Игнат и поднялся с места.
Разглаживая бороду, он вышел вперед и, не поднимаясь на сцену, повернулся к народу. Небывалое прежде волнение охватило его. Игнат хотел сказать о плотине, о том, что люди работают там плохо, с ленцой, больше болтают да курят. Но начал совсем о другом, о давно наболевшем…
— Я, как говорят, земляки, пришел к вам с повинной. Судите как знаете — по совести. Помню те давние дни, когда Федор в коммуну нас сватал. Те, что легки на подъем, котомку за плечи — и следом за ним, не раздумывая; кто потяжельше, куражились. Тяжелее меня не нашлось — не верил я в вашу затею. Видел, как маялись поначалу, пупы надрывали. Нет, чтоб помочь, я над вами смеялся. Смех в неудаче — все одно, что палка в колесах. Такой палкой и был я в те годы — тормозил я колхозный строй, подрывал его на самом корню. Глядючи на меня, не шли к вам и другие крепкие на селе мужики. Иные так же, как я, с ехидством смотрели на ваши шаги, иные открыто вредили колхозу, пускали по селу красного петуха, травили скот, трепали про вас всякие небылицы. То было давно. Больше десятка лет минуло с той поры. Надо ли вспоминать о старом?
Игнат взглянул на застывшие внимательные лица колхозников, отодвинул со лба тяжелый завиток волос.
— Давай дальше! — крикнул чей-то тонкий с хрипотцой голос. — Не перед попом исповедуешься. От нас не укроешь!
Булатов узнал голос соседа Якимки Непутевого. На миг вспыхнула и сразу же погасла неприязнь к этому всегда нелюбимому человеку,
— Верно говоришь, Яким, не перед попом, не перед тобой, перед народом каюсь. К народу и на поклон пришел. Не таюсь, стосковался. Пробовал уйти, скрыться подале, искал по свету уголочка приветного. Не приглянулось мне на других местах, хотя и нужды не видел и ценили меня, как работного. Не любо мне на чужой стороне, не по сердцу. Прогоните — уйду, куда глаз глянет, оставите у себя — жалковать не станете.
Игнат хотел еще что-то сказать, но смутился, стиснул треух и направился было к месту.
— Погоди, Булатов! — остановил его поднявшийся с места невысокий с рябоватым лицом колхозник Никита Буйвал. — Что же ты не рассказал, как с кулаками за председателем охотился? Али запамятовал, как у богача Ладыгина обрезы готовили, на советскую власть покушались?
Глаза Игната потемнели, губы сжались, и весь он как-то поблек и осунулся.
— Врешь, Буйвал. С обрезом я не ходил, на Федора зла не имею.
— Хитер ты, Булатов. С кулаками заодно шел, а потом, когда хватать их начали, в кусты улизнул. Исусом прикинулся.
— С Ладыгиным, верно, в ладах жил, — понурился Игнат, — он мне помехою не был. А про кусты ты напрасно. На виду жил, перед селом не скрывался.
Никогда ни перед кем в жизни не склонялся Игнат. Но теперь он стоял перед народом, опустив голову, не зная, уйти ли ему из клуба, сесть ли на скамейку, или ждать еще от людей несправедливых пощечин-слов.
Из середины зала метнулась чья-то фигура, и Булатов увидел дочь, торопливо идущую к сцене.
«Дочка, зачем же? Какая утеха? Капля дождя в засуху»,
— Федор Сергеевич, дайте мне слово!
— Говори, Феня.
— Папаня, ты сядь, — улыбнулась Феня отцу, — послушай.
Игнат приподнял голову и, глядя куда-то в угол, поверх лиц колхозников, зашагал в конец зала, Проворный Фима ухватил его за руку,
— Садитесь, дядя Игнат.
Феня откинула на плечи пуховую шаль, бросила в зал решительный взгляд, но тут же, словно увидев надвигающийся шквал, прикрыла глаза. Высокая сильная грудь ее забилась под сиреневой кофточкой в частом дыхании.
Феня поняла, что сейчас, вот в этот холодный морозный вечер, решается участь ее отца и вся его трудная, большая, непонятная, запутанная, как звериная тропа в лесу, жизнь поставлена на суд сельчан, Люди, перед которыми Игнат считал себя богатырем, приобрели сейчас огромную власть над его судьбой: в их воле принять непочтительного сына в свою семью либо оттолкнуть от себя, указать на дверь.
— Простите. Я за папаню, — сдавленно промолвила Феня, — обидно мне. Суд не на совесть идет. Не такой мой папаня, как дядя Никит его вам выставляет. Да-да, не такой, зря ухмыляетесь, Никит Савватеевич!
— Холостой ход, товарищ защитник, факты выкладывай! — грубо оборвал Феню Никита Буйвал.
Федор Сергеевич дробно застучал карандашом по столу.
— Помолчи, Никит, слушай!
Феня растерянно склонила голову, пряча дрожащий подбородок в белый пух шали. Мысли путались в ее голове, на язык рвались бессвязные фразы.
— Я не защитник… Как бы складнее, понятнее. Не виноват мой папаня, понятно…