Чтобы догадаться, что он имеет в виду, мне понадобилось примерно полторы минуты.
— Как я понимаю, ты говоришь о том, что произошло с Советским Союзом и со странами Восточной Европы за последние несколько лет.
— Правильно. Двадцать лет назад любой, кто стал бы предсказывать, что марксизм скоро будет разрушен сверху, был бы назван безнадежным мечтателем, непроходимым глупцом.
— Да, конечно.
— Но как только народы этих стран вдохновились возможностью жить по-другому, перемены начались немедленно.
— Да, я понимаю, что ты хочешь сказать. Да что там, я и сам еще недавно считал, что, как бы люди ни вдохновлялись, подобные перемены — как и те, о которых мы говорим, — невозможны.
— А теперь?
— А теперь я полагаю, что отказаться от власти над миром почти немыслимо... чертовски мало реально, но все же представить себе такое возможно.
9
— Однако у меня есть еще вопрос, — сказал я.
— Спрашивай.
— В твоем объявлении говорилось: «Требуется искреннее желание спасти мир».
— Ну и что?
— Что мне следует делать, если я искренне желаю спасти мир?
Измаил долго мрачно смотрел на меня сквозь прутья решетки.
— Тебе нужна программа?
— Конечно.
— Тогда вот что нужно сделать. Книга Бытия должна быть переписана. Каин должен перестать убивать Авеля. Это самое главное, если вы хотите выжить. Несогласные — находящийся под угрозой вымирания вид — жизненно важны для мира, не потому, что они люди, а потому, что только они могут показать разрушителям мира, что не существует единственно правильного образа жизни. И еще, конечно, вы должны выплюнуть запретный плод. Вы должны полностью и навсегда отказаться от идеи, будто знаете, кто на этой планете должен жить, а кто — умереть.
— Да, я все это понимаю, только ты описываешь программу для человечества, а меня интересует программа для меня лично. Что я должен делать?
— Тебе следует обучить тому, чему я научил тебя, сотню последователей, и вдохновить их настолько, чтобы каждый из них тоже обучил сотню. Так это всегда и делается.
— Да, но... будет ли этого достаточно? Измаил нахмурился:
— Конечно, достаточно этого не будет. Но если ты начнешь с чего-то другого, то не останется вовсе никакой надежды. Ты не можешь сказать: «Мы собираемся изменить поведение людей в отношении мира, не меняя того, что они думают о мире, о намерениях богов или о предназначении человека». До тех пор пока люди вашей культуры уверены, что мир принадлежит им и что боги повелели им завоевать мир и править им, они, конечно, будут продолжать действовать так, как действовали последние десять тысяч лет. Они по-прежнему будут смотреть на мир как на свою собственность и завоевывать его, как вражескую территорию. Этого нельзя изменить при помощи законов. Нужно сначала изменить умы людей. И нельзя просто вырвать комплекс вредных идей и оставить на его месте пустоту: нужно дать людям что-то столь же значительное, как и то, что они теряют, — что-то более привлекательное, чем древний ужас Человека Высочайшего, истребляющего на планете все, что не служит ему прямо или опосредованно.
Я покачал головой:
— На самом деле ты говоришь о том, что кто-то должен встать и сделаться для мира тем, кем был святой Павел для Римской империи.
— В основном это так. Разве перспектива кажется тебе такой устрашающей?
Я рассмеялся:
— Устрашающей — это еще мягко сказано, все равно что назвать Атлантический океан лужей.
— Неужели есть что-то невозможное в век, когда комика на телеэкране за десять минут слышит больше людей, чем святого Павла за всю его жизнь?
— Ну я же не комик.
— Ты ведь писатель, не так ли?
— Писатель, но не такого рода. Измаил пожал плечами.
— Ты просто счастливчик. Ты избавлен от любых обязательств. Избавлен по собственному выбору.
— Я этого не говорил.
— Что ты рассчитываешь услышать от меня? Заклинание? Волшебное слово, которое развеет все несчастья?
— Нет.
— В конце концов, ты, похоже, не отличаешься от тех, кого, по твоим словам, презираешь. Ты тоже хочешь просто чего-то для себя лично. Чего-то, что дало бы тебе лучшее самочувствие в ожидании конца.
— Нет, неправда. Ты просто плохо меня знаешь. Со мной всегда так — сначала я говорю: «Нет-нет, это невозможно, совершенно невозможно», а потом берусь за дело и делаю. — Измаил сгорбился, не слишком обнадеженный моими словами. — Но в одном я уверен: первое, что у меня спросят, будет: «Ты что, предлагаешь нам вернуться к образу жизни охотников и собирателей?»