Задние ряды дрогнули, бунтари побросали свои вилы да лопаты, побежалипрятаться. Рыцари быстро нагоняли их, обрывая судорожный бег ударами по телу и конечностям. Вырвавшись вперед, Кеан увидел, что Протекторат методично затаптывал последние очаги неповиновения. Площадь была усеяна напитанными кровью листовками. Кеан поднял одну. Чернила, смешанные с кровью, растекались прямо на глазах.”… забрать себе то, что наше по праву. Вырвать это через боль и кровь, ибо жизнь низшей твари не многим лучше смерти, и если уж принять ее, то человеком, с громким именем на губах…”. Смяв бумагу, Кеан кинул ее под ноги. Ради чего все это было? Ради свободы? А зачем она им, заблудшим грешникам? Дай им волю, и они потеряют человеческий облик. Ведь так?…
Кеан спешился, оглянулся на залитую кровью площадь. Освобожденные из осады стражники организованной толпой уходили через зачищенную экипажную дорогу. Кто-то из бунтарей сдавался, падал на колени, плакал, кто-то пытался сбежать через плотное кольцо протекторов, и только маленькие островки продолжали вести сражение. Пришпорив коня, Кассий вклинился в эту массу, исступленно топча и раскидывая… людей. “Людей, — повторил внутренних голос Кеана. — все-таки это люди”. Он так и остался стоять на месте, задумчиво поглаживая Пригара.
Очень скоро все было кончено. Тела сгрудили в телеги, сдавшихся конвоировали в казематы форта, до вынесения решения суда. Кассий подъехал к Кеану:
— Ты чего такой пришибленный?
— Да мерзко от того, что сделал, — признался Иллиола.
— А на войне не мерзко? — ответил бородач, хлопнув друга по кирасе. — Это война. Или они, или мы, только правда за нами и Благой на нашей стороне. Помолишься, исповедуешься, и все как рукой снимет… — пальцы сжались на плече. — Только сучку свою выкинь из головы. Она тебя не утешит…
Кеан вырвал плечо из хватки Кассия и побрел, ведя коня под уздцы.
— Да стой же!
Кас догнал его, перегородив дорогу лошадиным телом. Великан спешился, встав перед молодым протектором.
— Думаешь, ты первый брат в ордене, что влюбился в Сестру? Думаешь, на тебе свет клином сошелся? — Кассий покачал головой. — Никто никогда не признается, а я признаюсь — был за мной такой грешок…
Кеан удивленно моргнул, бородач горько усмехнулся, положил руку на плечо молодого друга и повел по площади.
— Не верь, если скажут, что никто и никогда… Все были молоды, у всех играла кровь, сколько случаев помнят наши стены… Мою звали Примулой. Глупый обычай давать ублюдкам и шлюхам цветочные имена, скажи ведь? Я был влюблен в нее, и она любила меня без памяти.
— Что с ней стало? — глухо спросил Кеан.
— Не знаю, — признался Кассий, притормозив. — Может, казнили, а, может, сослали на острова, ублажать каторжников. Дело-то не в этом. Не верь ни единому слову, сказанному миленьким личиком. Не было в них любви, только желание пристроить свою испорченную шкуру. Всего лишь холодный расчет и подлость. Тебе станет легче, когда ты осознаешь это.
— Откуда тебе знать? — поцедил Кеан. — Может, она любила тебя, а ты позволил ей сгинуть.
— У знаний вкус горше, чем у травяного самогона, — усмехнулся Кассий. — Я услышал разговор не для моих ушей. Не любила меня Примула, только вертела, надеясь, что я обеспечу ей свободу. Так что забудь эту блажь. Это иллюзия, самообман, и единственная любовь, достойная восхваления — Всеблагого и к Всеблагому, — он широко улыбнулся. — Ладно, отставить печаль! Пойду, найду Равио. Как бы не помер от ран…
Кас еще раз хлопнул Кеана по плечу, глухо брякнув сталью о сталь. Он словно прочел мысли Иллиолы. Тот как раз думал о том, что лучше любой исповеди было бы найти успокоение в объятиях Дайре.
“Я осквернил свой внутренний храм, — подумал Кеан. — Теперь в нем поют хвалы женщине”. Странно, но эти мысли не вызвали у него стыда. В самом деле, чего стыдиться тому, кто уже сорвался и падает?
****
Логика власть имущих похожа на капризы погоды. Кажется, что можешь предугадать ее, но вот внезапно налетают тучи, мгновенно набухая дождем, и ты стоишь мокрый и в дураках, недоумевая, что же пошло не так.
Мышка не понимал, что вокруг него происходит. Сообщество вакшамари, доселе напоминающее труп, мирно разлагающийся в гробу, вдруг всколыхнулось, и красивая посмертная маска запузырилась от червоточин. Мышка ощущал вокруг себя кипение и гул потревоженного роя, но низкий ранг не позволял ему вникнуть в суть этой вибрации. Беркут был недосягаем, Канюк только приказывал, поэтому Мышелов раз за разом возвращался к жрецу, чтобы получить маленькую крупицу его опыта и немного информации.
— Мы даже не пытаемся снова напасть, — сетовал парень, заменяя ароматную смолу в кадиле. — Неужели эквийцы настолько сильны?
— Не верю, что Канюк плохо учил тебя. Ты хочешь услышать подтверждение?
Ничто не укроется от этих бледно-золотых глаз. Мышка коротко кивнул.
— Они и правда очень могущественны. Источник их силы чужероден нам.
— Но вы сами сказали, что они…
— Да, они питательней людей. Пшеница гибнет как без солнца, так и если солнце слишком знойное. Источник их силы способен лишить нас разума, поэтому с ними стоит держать ухо востро, даже если там всего один эквиец.
— Вы подозреваете кого-то?
— Думаю, это сам Морок или кто-то из его ближайшего окружения, — жрец сложил костлявые руки за спиной, запрокинул голову, глядя на лицо самой большой из статуй. — После нападения гильдмастер распорядился шпионить за Цитаделью, и мы обнаружили нолхианские письмена по всему периметру стены. Это было предупреждение. “Еще раз нападете, и мы раздавим ваше гнездо, а с ним и последних вакшамари этого мира”. Эквийцы часто используют нолхианский в своих изысканиях.
Глаза Мышки округлились.
— Да, мальчик мой, это угроза, и мы ей вняли, — вздохнул Лунь. — В отличие от людей, мы умеем ждать, — он обернулся, клыкасто улыбнувшись парню. — Ну, я потешил твое любопытство?
— Простите, — пробормотал Мышелов, почтительно склонив голову.
— Не стоит просить прощения. Некоторые считают, что только глупцы задают вопросы. У тебя живой ум. Учись это хорошенько скрывать, иначе кто-то может решить, что ты чересчур хорош.
“Канюк”, - сразу мелькнуло в голове молодого вакшамари. Он удивился этой мысли, а затем увидел хитрый взгляд Луня.
— Твой учитель — великий вакшамари, — продолжил жрец, — но ему не тягаться с Беркутом и его видением будущего нашего клана. Канюка устраивает старый порядок вещей, мавзолеи и тлеющие кости. Люди бегут от ужасающей засухи на север, бросая древние города и могилы своих отцов. Скажи, что думаешь ты?
Это был каверзный вопрос, и любой ответ сулил непредвиденные последствия, но этот, со шрамами на лице, все равно поймет его сокровенные мысли. Так стоит ли юлить?
— Выживает тот, кто приспосабливается, — ответил Мышка.
— Я так и знал, — улыбнулся Лунь. — Ты был обращен относительно недавно, в тебе еще много от человека, прочие же уже забыли, что это такое. Порой многовековая тактика перестает работать, и приходится ее менять…. Мастер хочет обращать уже взрослых людей. Отчаянные времена требуют отчаянных мер.
Мышка долго раздумывал над словами жреца. Оскорбляли ли его подобные идеи? Нет, стало любопытно посмотреть на людей, раболепно выполняющих наказы за посулы великой мощи, бессмертия и вечной молодости, а затем в муках подыхающих во время ритуала. Кехет избирательна.
Мышка потратил много крови на то, чтобы ловко проникнуть в нужную келью Протектората, а еще больше крови, чтобы проследить, куда Кеан спрячет порученную ему книгу. Иногда приказы Канюка казались ему совершенно непонятными, как и сейчас. Вернувшись, он доложил учителю о местонахождении книги и, не выдержав, добавил:
— А зачем это было?
— Не твоего ума дело, — рыкнул Канюк. — Приказ мастера есть приказ мастера.
Мышка рассмеялся про себя. Его учитель в ярости, а значит это как-то связано с идеями гильдмастера. Разве Беркут не понимает, что нажил себе врага? Канюк может осмелиться пойти против него, и что тогда?
Тут Мышка всерьез задумался. Если дело дойдет до противостояния Беркута и Канюка, какую сторону ему стоит принять? Уж не на это ли намекал ему Лунь?