― Но, папочка, ты сказал, что я могу делать все, что захочу. Принцессы могут делать все, что хотят. Помнишь? ― говорит Грейси.
― Ну да, в пределах разумного. Мы поговорим об этом позже, ― стону я.
― Ладно, все на лёд, ― кричит тренер, и команда отправляется на каток.
Я наклоняюсь и целую голову Грейси, когда прохожу мимо нее.
― Оставайся с дедушкой, хорошо?
― Хорошо, ― говорит она.
После тренировки Кинг, Люк и я остаемся на льду. Папа выводит Грейси в ее экипировке. Мне кажется, я никогда не видел ребенка, который бы так любил хоккей, как она. Я видел, как другие ребята приводили своих отпрысков на утренние катания, но никто из них не сиял так, как моя девочка, когда она выходит на лёд.
― Так, Грейси, мы играем два на два, ― говорю я ей. ― Ты со мной.
Она подбегает и протягивает свою маленькую ручку. После касания перчаток она шепчет:
― Не волнуйся, папочка, дядя Лиам всегда позволяет мне выиграть. Мы их обыграем.
― Грейси, детка, мне не нужно, чтобы твой дядя Лиам позволял мне побеждать. Я могу победить его сам, ― говорю я ей.
Стоп… Когда, блядь, я начал называть этого засранца дядей Лиамом?
― Я знаю это, папочка. Ты самый лучший игрок в НХЛ, ― говорит Грейси с огромной улыбкой на лице.
Эти слова сбивают меня с ног. Похвала пятилетней девочки значит для меня больше, чем любые награды, которые я получил за свою карьеру. А я получил их немало. Я не случайно стал капитаном одной из лучших команд. Я старался изо всех сил, чтобы оказаться здесь. И неважно, что такие ублюдки, как Кинг, думают, что это из-за того, что мой старик владеет командой.
― Ну, пока не появилась ты. Думаю, ты отберешь мой титул, ― говорю я ей.
― Я не собираюсь быть хоккеистом, когда вырасту, ― говорит Грейси. ― Я буду как дедушка ― владеть командой. Он сказал мне, что так я смогу выбирать игроков, которых захочу, ― говорит она.
― Я в этом не сомневаюсь, Грейси. Итак, мы играем или как? ― спрашиваю я.
― Играем! ― с энтузиазмом выкрикивает она. Затем она передает мне шайбу, после чего ее маленькие ножки уносятся по льду в сторону ворот. Когда она оказывается на месте, а Люк пытается блокировать ее, я делаю быстрый пас и наблюдаю, как она сильно замахивается, отправляя шайбу прямо в сетку. ― Да! Вот как надо забивать голы!
Я провел с Грейси на льду столько времени, как смог. В основном потому, что ей это нравится, но также и потому, что мне совершенно не хочется возвращаться домой. В моей голове царит полный беспорядок, когда речь заходит о Кэтрин. Когда я увидел, как она убита смертью матери, все, что я хотел сделать, ― это обнять и как-то облегчить ее боль. Я никогда раньше не видел Кэтрин такой расстроенной, и это, блядь, разрывает мне сердце.
Это выводит меня из себя, потому что я должен ненавидеть ее. Я действительно ненавижу ее. То, что она сделала. Но что насчет ее самой? Как человека? Я уже не уверен. Но даже если это так, я все равно испытываю потребность защитить ее. Как я уже сказал, я чертовски запутался.
А еще я хочу получить ответы. Я знаю, что она от кого-то скрывается. И этот кто-то ― не я. Я хочу знать, кто эти люди. Если Грейси что-то угрожает, я должен уничтожить эту угрозу. Как и угрозу для Кэтрин.
― Эй, Грейси, может, попросим тетю Алию приехать и сводить тебя за покупками? Тебе нужно купить что-нибудь в твою комнату, ― говорю я ей.
― Что именно?
― Что-то, что сделает эту комнату твоей.
― Хорошо. ― Она пожимает плечами.
Я паркую машину и звоню сестре, чтобы договориться о небольшом походе по магазинам. В основном я хочу иметь возможность поговорить с Кэтрин, не беспокоясь о том, что Грейси нас подслушает.
Когда через несколько минут мы заходим в дом, Кэтрин все еще лежит в постели. В моей постели.
― Ты устала, мама? ― Грейси вбегает и прыгает на груду одеял на свободной стороне матраса.
― Я уже проснулась, ― говорит Кэтрин. Ее глаза красные от пролитых слез.
― Сейчас придет тетя Алия и отвезет меня за покупками. И она берет с собой дядю Лиама, ― говорит Грейси своей матери.
― Дядя Лиам? С каких это пор? ― спрашивает Кэтрин.
― Это ерунда, ― ворчу я.
― Тетя Алия собирается замуж за дядю Лиама, а я буду их цветочницей, ― объявляет Грейси с тем же энтузиазмом, что и раньше.
― Они не собираются жениться, ― ворчу я.
― Да, собираются, папочка. Тетя Алия сказала мне об этом, и она не стала бы мне врать.
― Ты права, не стала бы, ― соглашаюсь я. Мне нужно поговорить с Алией о том, что она забивает голову моей дочери всеми этими идеями о свадьбах и цветочницах. Я не готов даже к тому, что моя младшая сестра с кем-то встречается, не говоря уже о замужестве.
Глава восемнадцатая
― Мне очень жаль. Я сейчас уйду, ― говорю я Грею вскоре после того, как приезжает его сестра и увозит Грейси за покупками.
― Останься. Нам нужно поговорить, ― говорит он.
― Мне нужно заняться организацией похорон мамы. ― Сейчас я скорее пройдусь по раскаленным углям, чем ввяжусь в разговор с Грейсоном. Я знаю, что у него будут вопросы, на которые я не смогу ответить.
― Я уже позвонил похоронному агенту. Он приедет сегодня днем. Но сначала нам нужно поговорить.
― О чем, Грей? ― Я не могу этого сделать. Не сегодня. Я спрыгиваю с его кровати и выхожу из комнаты.
Звук его тяжелых шагов следует за мной в ванную, которую я делю с Грейси. Я включаю воду, надеясь, что шум заглушит все, что он хочет сказать.
― Этот разговор запоздал на шесть лет, Кэтрин. Мы поговорим сейчас, нравится тебе это или нет, ― шипит он.
Я стягиваю с себя футболку. Мне совершенно все равно, увидит ли он меня голой. Это будет не в первый раз, а я хочу принять душ. Я хочу заняться похоронами. И я ни за что на свете не хочу вести с ним этот разговор.
― Мне нечего тебе сказать, Грей, ― отвечаю я ему, расстегиваю лифчик и бросаю его на пол, а затем расстегиваю джинсы и спускаю их вместе с трусиками. ― Я оставила тебя. Я не знала, что беременна, когда уходила. И я очень об этом сожалею.
― Ты убежала и спряталась. Ты не просто ушла, Кэтрин. От кого ты прячешься? ― спрашивает он, его взгляд ненадолго отрывается от моего лица и скользит по моему телу, прежде чем снова вернуться к глазам.
Я захожу в душ и подставляю голову под струю воды. Я закрываю глаза. Может быть, если я притворюсь, что его здесь нет, он исчезнет. Я знаю, что это ребячество, но отчаянные времена требуют отчаянных мер.