— Партийный.
— Ну, и ешь пироги с грибами, а язык держи за зубами, — как-то уж очень быстро ответил парнина и ушел прочь.
С Ванькой обо многом надо поговорить.
Странный все-таки человек Виктор Шахов. Сегодня пришел ко мне, сел, долго молчал, потом спрашивает: — Решил, куда поступать?
— Не совсем. А ты?
— И я не совсем. А чем ты сейчас занимаешься?
Я начал было говорить ему, что здорово подчитываю по обществоведению, зубрю математику, вообще, готовлюсь ко вступительному, но он меня перебил: — Что же — исполнишь мою просьбу?
— Смотря какую.
— А вот. У меня есть брат. Я не знаю, куда он девался, да и вообще не знаю, что он: жив или нет. Пропал лет семь тому. И вот, понимаешь... не знаю, как тебе об’яснить. Есть одна такая вещь, которую ему нужно было бы передать, если он найдется.
— Какая вещь?
— Да пустяки... книжица одна. Я думаю, что со мной что-нибудь случится... так вот, на всякий случай я и хотел тебя просить.
— Понимаю. Да ведь у тебя есть отец?
— Отцу я не до-ве-ря-ю. А ты хоть и болван, но честный человек.
— Ну, Шахов...— сказал я, обозлившись до последней степени. — Ищи кого-нибудь поумней, сволочь эдакая. А я — хоть и не болваней тебя, разные твои подозрительные просьбы исполнять не стану.
— Не станешь?
— Не стану.
— Ну, и чорт с тобой!
Он встал, промялся по комнате, ткнулся было в дверь, потом обернулся:
— Так не станешь?
— Да нет, иди ты к... Чего ко мне привязался?
— Ну, а если я сейчас встану перед тобой на колени?
— То я позову папаньку и мы вместе посмеемся.
— Ну, слушай, Костя. Мне все равно, исполнишь — или нет. Мне вообще все—все равно. Только ты всегда проявлял себя хорошим товарищем. А теперь вот, может, последней просьбы — и не хочешь исполнить.
— Да почему это: последнюю просьбу и все такое? Что с тобой будет-то?
— Я так думаю... боюсь, что что-то такое случится. Ты все равно не можешь понять. Ты ведь /шар/.
— Какой я еще, к шуту, шар?
— Ну, круглый такой. Вообще, у тебя нет шероховатостей.
— А ты кто?
— Честное слово, не стоит разговаривать. Значит, так: я тебе дам одну книжку, а ты ее передай брату, если он приедет и будет спрашивать обо мне.
— Ну... чорт с тобой, давай! Только вот что: это контрреволюция какая-нибудь?
— Никакой контрреволюции нет. Понял? Сам можешь смотреть и читать, сколько влезет. Только больше никому не давай и не показывай. Мне бы не хотелось.
После этого Виктор Шахов сунул мне в руку небольшой сверток и ушел. Я, конечно, сейчас же развернул бумагу — там старая-престарая книжонка, и на первой странице:
Потом, дальше, там календарь и вложена записка, написанная странными завитушками пожелтевшими чернилами:
Про этих масонов я что-то такое слыхал, будто они тайно собирались по ночам, щекотали друг друга шпагами, потом кто-нибудь ляжет в гроб, будто мертвый, и лежит, а все остальные в доказательство, что он мертвый, бьют его по лысине. Кто-то из шкрабов раз’яснял, что в масонах были больше буржуи, хотя они и притворялись, будто они «вольные каменщики».
Стал я рассматривать календарь Шахова дальше — и нашел там много интересного. Там, например, написаны такие стихи:
А потом, тем же почерком, что и раньше, в календаре за разные дни есть такие записи. (Я так думаю, что все это писал тот самый князь Шаховской, чей календарь.)