— Проходите, что ль, скорей!
Они начали хохотать и орут:
— Бесстыдник какой, по лесу телешом ходит, крапивой его надо!
А их было довольно много, и я заметил, что некоторые начали заходить сзади, а другие принялись рвать крапиву. Я тогда начал махать во все стороны своей дубиной и закричал:
— Только подойдите, так огрею, кто первый подойдет, что своих не узнаете!
Но они с визгом и хохотом стали стегать меня хворостинами издалека, так что пришлось удирать. Они сначала делали вид, что бегут за мной, но потом отстали. Я довольно долго бежал по лесу, а навстречу дул ветер, уже порядочно холодный, так что я даже не знал, что делать.
Но вот, наконец, я выбежал на опушку. Там было светлей, но мне стало понятно, что до захода солнца осталось уж немного. Я в былинах читал, как разные древние богатыри приклоняли ухо к земле, чтобы услышать приближение кого-нибудь. Я так и сделал. Может, это и довольно глупо, и смешно, но мне хотелось бы узнать, что на моем месте стал бы делать кто- нибудь другой? Ну, вот я прислонил ухо к земле и вдруг, действительно, услышал мычание и блеяние и понял, что приближается стадо. Я обрадовался, потому что при каждом стаде полагается пастух. И действительно, идет стадо, но пастух как-то странно: впереди, а не сзади, и читает книжку, а кнут волочится за ним. Я сейчас же ему крикнул:
— Эй, товарищ!
Он, должно быть, удивился, но не показал виду и спрашивает:
— Чего еще?
Я ему рассказал, что со мной случилось, и спрашиваю, как тут быть?
— Какое из себя дупло? — спрашивает пастух.
Я ответил, что очень большое и глубокое, и, пожалуй, во всем лесу таких дупел больше нет.
— Это, должно быть, у Кузькиной ямы, — говорит он задумчиво. — Должно быть, оно. Эй, Филипп, пойди сюда!
Тут вывернулся откуда-то из-за коров мальчишка в громадном пиджаке. Пастух этот пиджак с него снял и дал мне.
— Пока что, хоть причину-то прикрой, — говорит.
Я надел пиджак, пастух велел мальчишке посторожить стадо, а сам пошел со мной искать дупло. По дороге я к этому пастуху присмотрелся, вижу, что он еще молодой парень, — и спрашиваю:
— А что это ты читаешь?
Протянул он мне книжку, смотрю: Тургенев «Отцы и дети».
— А ты разве все понимаешь, что здесь написано? — сорвалось у меня с языка.
— А как же? — добродушно говорит пастух. — Зачем тогда и читать?
— А откуда ты книжку-то взял?
— В библиотеке взял Всеработземлеса.
— А ты разве состоишь?
— А как же? Все пастухи, хотя и сезонные рабочие, принадлежат к Землесу. А ты думал, — пастухи не люди, что ли? А ты сам кто такое?
— Вторую ступень кончил, в вуз собираюсь.
— На какой факультет?
— Да не знаю наверняка: думаю на лит.
— А я на физмате корябаюсь.
Тут я даже остановился от удивления:
— To-есть как: на физмате?
— Очень просто: вторую зиму буду в городе читальни просиживать.
— Да ведь ты... пастух?
— Ну, и что ж? Летом пастух, зимой—вузовец.
— Вот так штука. А как тебя зовут?
— Меня зовут премудро: Афиноген. А ребята прозвали: Финагент.
— Погоди, да ты что: вторую ступень кончил, что ли?
— Да нет, попал благодаря Уоно на рабфак, а оттуда на физмат. Ну, вот она, Кузькина яма. А вот и дупло.
И, верно, дупло было то самое. Я вытащил свою одежонку и оделся. А пастух сейчас же повернул обратно и пошел к своему стаду.
Встретил Сильву Дубинину, и она сейчас же поделилась со мной своей радостью: учится стенографии. В этом деле, по ее словам, главное — привычка, а все эти знаки — просто пустяки. Она, главное, радуется из- за того, что будет самостоятельной и перестанет зависеть от семьи. А дома у нее до сих пор — все по- прежнему. Было уже несколько судов, но отец упорно не желает уезжать из дома, да, видимо, и мать не особенно этого хочет.
Я рассказал Сильве про Виктора Шахова, и она согласилась со мной, что парень — очень странный, и, по всей вероятности — сумасшедший. Жалко, что со мной не было этой его книжонки, чтобы показать Сильве.
На прощанье Сильва долго трясла мне руку — и вдруг говорит: