Подсаживаюсь к горбатому Юзеку. Он обслуживает "Чертово колесо" и мы немного знакомы.
Юзек мрачен. Курит вонючие дешевые сигареты, курит жадно, одну за другой.
— Это правда, что твой продает карусель? — вместо приветствия бросает он.
— Уж продал.
— А как же ты? Видел нового хозяина?
— Нет. Я ухожу с работы.
— Куда собрался?
— Пока не знаю.
Юзек тычет сигарету в пепельницу и тут же закуривает другую.
— Я бы тоже ушел. Да, некуда. Видно придется здесь подыхать?
— Не рано ли о смерти заговорил? — официант принес кружку пива и я делаю первый глоток.
Юзек качает головой.
— Самое время. Немцы вот-вот нагрянут, а у них с такими как я, — он похлопывает себя по горбу, — разговор короткий.
Я пью пиво, Юзек курит.
Появляется еда и мы молча едим.
Потом официант убирает со стола, а я заказываю пару пива — себе и Юзеку. На прощанье.
К нам подсаживается двухметровый детина с пудовыми кулаками. Это Лех, борец из цирка, несмотря на свой устрашающий вид, а может быть поэтому, добрейший человек.
— Пируете, панове? — рокочет он.
— Поминки у нас, — отрезает Юзек и утыкается в кружку.
Бог дал Леху невеликий ум. Потому он все понимает буквально.
— По ком поминки?
— По Польше, — цедит Юзек, и я чувствую, что он сейчас взорвется.
Видно это понимает и Лех, потому тяжело вздыхает и молча пьет пиво.
Однако сказанное Юзеком слышат за соседним столом.
— Не рано ли, горбун, поминки устраиваешь? — доносится оттуда. — Мы еще посмотрим кто — кого. Как бог свят, посмотрим. И на немцев сила найдется.
— Это ты что ли сила? — не поворачивая головы, громко спрашивает Юзек, пальцы его, обхватившие кружку, белеют от напряжения.
— А хоть бы и я! — говорящий крутит ус. По всему видно — он здорово пьян.
Пока я обдумываю, стоит ли вмешиваться, положение спасает Лех.
— А ведь я был в Германии, — говорит он внезапно. — Дай бог не соврать, в тридцатом году. Точно, в тридцатом. Боролся там в цирке. Немцы борцы слабые — всех на ковер покидал. Зато немки, скажу я вам…
Громкий смех заглушает его последние слова. Отходит даже Юзек. Он, правда, не улыбается, но лицо добреет.
— Ладно, — говорит он, поднимаясь. — Пора на работу.
Я встаю вместе с ним и, хотя в парке мне делать нечего, по привычке иду туда.
Дорогой мы по-прежнему молчим, и лишь перед самым входом Юзек разжимает губы.
— Одно жалко, — говорит он, — в армию меня не возьмут. Матерь Божья, дали бы мне винтовку, я бы с собой на тот свет хоть парочку этих псов утащил…
Я молчу. Меня это уже не касается. И словно поняв это, горбун машет рукой и уходит по дорожке парка. Я смотрю ему вслед, потом иду к карусели.
Она работает вовсю, и новый хозяин кланяясь и улыбаясь, продает билеты. Разноцветные вагончики кружатся, дети смеются, размахивают руками, матери придерживают особенно расшалившихся. Кажется что матерчатый купол раздувает не встречный ветер, а излучение радости…
Впрочем, идиллия эта способна умилить кого угодно, кроме меня. Если дети не знают, а взрослые могут лишь гадать, сокрушаясь в сердце своем о приближающейся войне, то я знаю о ней наверняка. Совершенно секретные сведенья, полученные мной из сейфов всех генеральных штабов, полученные помимо воли их владельцев, не оставляют и тени сомнения.
Прикосновение к тайне всегда великий искус. Тебя пронизывает жгучее желание если не поделиться ею, то хотя бы намекнуть, пусть не словом — жестом, взглядом, непосвященным на грядущие перемены. Приходится сдерживать себя, контролировать любое, даже незначительное движение. В первых экспедициях это давалось мне нелегко, затем стало привычкой, уравновешивающей искус.
Однако сейчас со мной происходит нечто совсем другое: я испытываю чувство, которому не знаю названия. Это угнетает меня, и слабым утешением мелькает мысль, что пройдет немного времени, и земные дела, заслоненные новыми заданиями, забудутся, исчезнут из памяти. Как раз этого-то я и не хочу.
Ты совершенно раскис, говорю я себе. Приди в нормальное состояние. Помни, для тебя этот мир такой же, как и другие, ничем не отличается, и как другие — всего лишь лаборатория для работы, временная остановка, не больше того. Встряхнись.
Встряхнуться и в самом деле надо, и тут в голову приходит мысль, что я так и ни разу не прокатился на карусели. Почему бы ни попробовать этого удовольствия на прощанье? Одно неудобно — все взрослые здесь с детьми. Конечно я могу наплевать на условности, но многолетняя привычка ничем не выделяться берет свое. Я оглядываюсь. Неподалеку от меня стоит мальчишка и неотрывно смотрит на счастливчиков, мчащих по кругу. Таких обычно много бывает рядом с каруселью. За время работы я настолько привык к ним, что перестал замечать.