Она поцеловала сына в лоб и отправилась на поиски Микаша. Он был в высокой круглой башне, где обитали породистые и надёжные сизари Ильзара. Лайсве поднялась по крутой винтовой лестнице на увенчанную конусной крышей террасу. Микашу держал в дрожащих руках развёрнутое письмо и бродил по нему глазами. Его лицо становилось всё мрачнее, лоб бороздили глубокие шрамы морщин, они же ютились в углах щурившихся глаз и кривящихся губ.
— Что там? — Лайсве положила ладонь ему на плечо, пытаясь ободрить.
— Это маршал Комри. Его обвинили невесть в чём! Что он демон, сводивший людей с ума колдовством, что он ел детей живьём, насиловал женщин, с мужчин сдирал кожу и купался в их крови. А ещё вероломно убил своего побратима-короля, чтобы взять опеку над его сыном, узурпировать авалорский трон и пил из народа кровь, отворачивая их от истинной веры в Единого. Гэвин во всём сознался и покаялся. Согласился взойти на костёр со свободными руками. Казнь назначена на первый день зимы.
И снова — первый день зимы. Видно и правда, со славным маршалом сожгут на погребальном костре и эпоху Сумеречников, мир отважных подвигов и захватывающих приключений.
— Хочешь всё бросить и помчаться ему на выручку? — проницательно спросила Лайсве.
— Да, очень, — сознался Микаш, задумчиво глядя в пустоту. — Но по правде, если бы он желал, то спасся бы сам. Видимо, он пошёл на сделку с Лучезарными, чтобы они позволили укрыться остальным Сумеречникам. А те, идиоты, обвинили его в предательстве. Самые рьяные устроили покушение на его сына, неудавшееся, правда. Мстят своему спасителю, словно в демонов обратились. Иногда я думаю, сколько истины в обвинениях Лучезарных? Насколько мы на самом деле близки к Мраку?
— Но ведь мы одно племя, пускай и разделены чужой злой волей. Признание над собой власти другого бога их сути не изменит. Когда-нибудь всё встанет на свои места, не при нас уже, но Гед, надеюсь, доживёт до этого.
Лайсве обняла Микаша. Боль от страданий близкого человека, чувство отчуждения и сиротства, гораздо более глубокого, когда ты испытал радость дружбы и братства, были знакомы ей не понаслышке.
— Мы ещё есть друг у друга, вдвоём против всего мир, помнишь? — Лайсве поднесла свой свадебный браслет к его. — Давай попробуем выстоять вместе.
Она поднялась на носки и поцеловала его воспалённые, словно от слёз, глаза.
— Нам пора ехать, — ответил Микаш сипло.
— Пора, — она улыбнулась, но он лишь развернулся и поспешил на улицу.
Лайсве оделась в мужской дорожный костюм, на плечи накинула плотный плащ с глубоким капюшоном и взяла с собой чёрный платок, чтобы прятать под ним лицо. Микаш распорядился, чтобы как можно меньше людей знало о том, что Лайсве едет с ними, хотя такие предосторожности казались ей глупыми.
Солнце умирающего лета уже начало припекать, когда она спустилась во двор. Туда уже выкатили чёрный экипаж без гербов и других опознавательных знаков. В него впрягли шесть серых рысаков, на запятки уложили сундуки. Остальными вещами навьючили выносливых ширококостных лошадок.
Микаш открыл дверь экипажа и помог Лайсве забраться внутрь. Она уже готова была ехать, как двор эхом огласил крик:
— Мама, не уезжай! Останься со мной! Возьми меня с собой!
Сердце взвилось так, что даже вздохнуть не получалось. Лайсве выскочила из экипажа. Гед бросился ей на руки и в голос расплакался.
— Ничего, малыш, ничего, — успокаивала она сына. — Помни меня, никогда не забывай, и мы всегда будем вместе в наших сердцах.
Лайсве подняла голову и увидела в окне на втором этаже серое лицо отца. Он смотрел на неё с горечью и тоже хотел кричать и цепляться за её одежду, никуда не пуская.
На порог вышел Хорхор:
— Езжай и не беспокойся. Я присмотрю за Гедом и не дам забыть ничего из того, что было для нас важно. Духи сказали, что это и есть моё последнее дело, после которого я спокойно уйду.
За спиной раздались чеканные шаги.
— Нам пора! — позвал Микаш.
Лайсве поставила Геда на землю, но он схватил её за руку:
— Нет, не уезжай, нет!
— Хватит! — рявкнул на него Микаш и отдёрнул от Лайсве: — Сколько можно реветь да за мамкину юбку цепляться, как девчонка сопливая?! Научись уже быть мужчиной, иначе никто тебя не полюбит и уважать не станет!
Он сорвал с шеи серебряный медальон и бросил сыну. Гед поймал и раскрыл его, разглядывая портрет Лайсве и её светлый локон.
Она потянулась к сыну, чтобы сказать, чтобы не слушал глупости, но он отшатнулся, кусая губы. Щёлкнул, закрываясь, медальон. Маленькая ладошка легла в сухую пятерню Хорхора.