— Я очень люблю тебя, я всегда буду любить! Я обязательно вернусь! — повторяла Лайсве отчаянно, но Гед уже тянул шамана в замок. — Не веришь? Так я никуда не поеду!
«Откажусь от всего! И от Микаша с его грубостью, и от Безликого с его нерешительностью. Оставьте меня с сыном одну, мне больше ничего не нужно!»
Микаш схватил Лайсве за талию и потащил к экипажу. Она брыкалась, кусалась и пиналась, на губах солонела его кровь, но вырваться не получалось. Сын не оборачивался.
— Не забывай меня, Гед, не забывай! — крикнула Лайсве, когда Микаш затолкал её в экипаж и закрыл дверь на засов.
— Гони! — велел он кучеру.
Рысаки сорвались в галоп, и она едва не упала. Экипаж загромыхал колёсами по брусчатой дороге, унося Лайсве от её драгоценного мальчика. Чтобы никогда уже не вернуться.
За курганами на меже Кундии они нагнали отряд сопровождения. Рыцари не заходили в замок и двигались маршем на северо-запад.
Лайсве отсиживалась в экипаже, пока Сумеречники расставляли палатки на ночь. Микаш проводил её в свой шатёр и принёс еду, но разговаривать Лайсве отказалась. Стоило ему ненадолго отлучиться на военный совет, как она схватила ножницы и отрезала себе косу. Потеряв ребёнка, быть женщиной Лайсве опостылело, как и открывать сердце для любви. Пускай всё будет как раньше: молодая удаль и задор ведут в темень Полночьгорья, в объятия лиховерти огней Червоточин.
Вернувшись, Микаш с досадой осмотрел её короткую причёску. Ничего не сказав, он забрал отрезанную косу себе. Лайсве только фыркнула на такую его сентиментальность.
«Почему ты не пожалел нашего сына, когда мы прощались?!»
Но спал Микаш всё равно рядом, согревая её во время промозглых ночей близящейся осени.
Припустили дожди. Дремучие леса пахли грибами и сырым мхом. Впереди тянулся старый северный тракт, по которому Лайсве с братом в юности бежали от отца в Нордхейм. Они мечтали добыть клыки вэса и решать свою судьбу сами. И вот… Вейаса больше нет, как нет и ордена, в который они оба жаждали вступить. Ильзар доживал последние дни, как и остальные твердыни Сумеречников.
От деревень отряд держался подальше. Селяне стали куда менее гостеприимными и вряд ли бы согласились взять рыцарей на постой, а то и вовсе выдали бы Лучезарным. Теперь единоверческие проповедники вещали на главных площадях больших городов. Люди гнали старых жрецов из храмов Повелителей стихий, их занимал новый бог и его служители. А со стороны Веломовии сюда уже спешила армия Голубых Капюшонов, оставляя управлять захваченными землями верных себе людей. Веломри уехали как раз вовремя.
Сопровождающих Лайсве изучала из окна экипажа — ни с кем встречаться и разговаривать ей не дозволялось. Выглядели рыцари жалко по сравнению с блистательными войсками на парадах в Эскендерии: не начавшие ещё брить бороды мальчишки, немощные старики и калеки. Верхом они ещё держались, но сражаться вряд ли бы сумели. Наверняка Микаш рассчитывал на много большее, когда принимал звание маршала. Жаль, что мечты снова и снова рассыпаются во прах.
Глава 21. Последний друг
Кым расчёсывал заклейки на шкурах вспотевших лошадей. День был ясный, но к вечеру собрались тучи и начало накрапывать. Не привыкший к северной осени Кым потуже запахивался в одолженный отцом плащ, но не согревался.
От ближнего костра донёсся хохот. Там два односельчанина вместе с новыми приятелями чистили и прятали от дождя сёдла. Кым друзей в отряде не приобрёл. Над ним постоянно издевались: в сапоги наливали воду, одежду пачкали в грязи, посох прятали так, что он едва успевал отыскать его прежде, чем войско двигалось с места. Сослуживцы навешивали на Кыма чужую работу, задирали и обзывали по-всякому: любимчиком, слабаком, маминым сынком и гораздо более гнусными словечками. Но он терпел и ни на что не жаловался, даже когда получал от старших незаслуженные выговоры.
Сражаться его не обучали, поэтому он тренировался сам, наблюдая за счастливчиками на плацу. Иногда Кым даже думал, что у него получается не хуже. Остервенело избивая посохом воображаемого противника, он представлял себя прославленным воителем, как маршал Веломри, и повторял:
«Я выстою, я выдержу, я всем докажу. Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним».
Не забывал Кым и про родовой дар. Управляться с ним получалось всё лучше: зрение, слух и обоняние обострились, звери и птицы откликались на его зов всё охотней. Они единственные не насмехались и даже не перечили ему, помогая так самозабвенно, словно он стал их повелителем.