«Я — осколок льда. Я не чувствую ничего, тем паче — жалости».
Микаш замахнулся от плеча и в несколько ударов по горлу добил дэдрейку. Оставалось только отрубить голову, хотя бы одну из трёх. Мощные мышцы шеи никак не позволяли отделить её от тела — пришлось кромсать по дюйму. Пот тёк градом, мешаясь с кровью, руки занемели от натуги. Микаш потерял счёт ударам, прежде чем треснул последний лоскут плоти, и голова покатилась по увядающей траве, оставляя за собой багровую полосу.
Повисла тишина: замолчали все звери и птицы, не двигались сосны и ели. Застыл даже напоенный сыростью воздух.
Микаш вскинул голову. На опушке показалась фигура: девушка, невысокая и хрупкая. Её пышное одеяние было соткано из свежей изумрудной зелени. Ярче брильянтов на нём сверкала роса. Подол сплетался с травой и мхом на земле. Ног не видно, движения такие плавные, будто она скользила по тверди. Голову венчали оленьи рога. Черты лица тонкие, вычурные, словно вырезаны из белой липы. Корили голубые глаза-озёра.
«Почему в своей боли ты не слышишь чужую? Зачем рвёшь на части даже тех, кто хочет утолить твои страдания и спасти?»
Тело дэдрейки задрожало и вспыхнуло ослепительно белым светом, меняя очертания. На его месте возникла Лайсве. Красивая! Аж дух перехватило, защемило сердце. Она покачнулась, измазалось в крови свадебное платье, помутнели от боли глаза. Лайсве упала к ногам Микаша, шепча разбитыми губами:
— Прости! Прости! Прости!
Опустившись на колени, он протянул к ней ладони, но она обратилась в розы под его пальцами, разлетелась голубями. Нет её больше, как дивного сна.
Незнакомка замерла рядом с отрубленной головой. Удлинились сучковатые руки, оплетая Микаша колючим терновником, зашелестела листва:
— Заплатишь, душегуб. Самым дорогим заплатишь.
Микаш сощурился:
— Нет ничего, что мне дорого. Я не боюсь тебя, дух леса!
Исчезли заросли. С негромким хлопком незнакомка превратилась в Лайсве и ответила насмешливо:
— Я не дух, а ты — глупец. Пожалеешь!
Залаяли собаки, захрапели кони, взволновались голоса. Микаш обернулся — к нему спешил отряд. Лесного духа и след простыл. Дэдрейка как дэдрейка с откромсанной головой — ничего необычного. Может, привиделось?
— Всё в порядке? — встревоженно спросил Ульрих, спешиваясь. — Ух ты!
— Сотый! — возликовал Микаш и насадил голову на копьё. — Можем возвращаться.
Только бежал по хребту озноб и недобро следили с опушки глаза-озёра. Да пускай хоть эту собачью жизнь возьмёт!
Хотя Ульрих волновался всю дорогу, успели они вовремя, даже раньше немного, особенно для того, кто ни часу не хотел ждать.
Ильзар убрали нарядней, чем когда Микаш был здесь впервые на помолвке своего хозяина. Сверкал на огнистом солнце ведьминого лета белый мрамор, трепетали на ветру знамёна гостей. Замковая гора утопала в пёстрых цветах. Стены украшали венки из дубовых и еловых веток, шелестели гирлянды из монет и лоскутов ткани. Лужайки выкосили, изгороди фигурно подстригли, аккуратные дорожки вымели.
У подножья стояло множество экипажей, на лугу вдалеке пасся большой табун. Неужели столько людей на свадьбу помойной дворняги собралось? Как будто последний пышный праздник пропускать не хотели, даже если повод был совсем не радостный.
Едва отряд вступил на ведущую к замку дорогу, как опустились ворота. Навстречу вышли герольды в голубых сюрко и, встав по обе стороны от входа, затрубили в фанфары, словно приветствовали парад победителей в Эскендерии. Микаш стушевался и натянул поводья, но уловив на себе внимательный взгляд Ульриха, подтолкну коня вперёд. Нельзя показывать слабость, нужно воспринимать всё как должное.
Отряд въехал во двор. Частоколом его окружали копья с головами демонов.
— Ваша невеста приказала, — улыбнулся на его недоуменный взгляд старый управляющий Матейас. — Хотела, чтобы все знали о вашей воинской удали.
У Микаша забрали копьё с головой дэдрейки и поставил к остальным.
Зачем? Он же не для этого! Просто хотел… уже и сам не знал, чего именно.
В выделенных покоях Микаш переоделся в парадный бело-зелёный костюм. Оказалось, что его вычистили до бьющей в глаза белизны, подновили серебро так, что оно блестело на солнце. Микаша тщательно отмывали и брили, драли волосы, чтобы заплести их в церемониальную причёску. Всё равно получилось с петухами. Парикмахеры только горестно вздыхали, глядя на растрёпанную гельерку.
Не выдержав, Микаш сбежал. Но куда бы он ни шёл, всюду его встречали надоедливые слуги, поздравляли гости, восхищённо присвистывали воины из отряда. В поисках уединения он случайно забрёл на женскую половину. Приоткрытая дверь гардеробной манила знакомой аурой.