— Вам нужно лечь и успокоиться! — Арсен подхватил Лайсве на руки и принялся вливать тёплую целительную силу.
— Нет. Нет! Я так ради этого старалась. Пожалуйста, только произнести клятву. Микаш должен услышать то, что я хочу сказать, — умоляла она.
— Хорошо, но сразу после — в постель, — наказал Арсен, вливая в неё всё без остатка.
Он довёл Лайсве до тропы, усыпанной белыми лепестками, и направился в замок. Она шла одна, потому что так решила сама, пускай даже весь мир был против. Но может не мир, а лишь люди, заблудшие и заблуждающиеся, а мир — вот он.
Едва тлели последние дни ведьминого лета. Ясное небо стало невероятно близким, ветер играл разноцветной листвой, пахло горечью надвигающейся зимы, прохлада продирала кожу. Вечернее солнце окрашивало замок, тропу и рощу в золото, делая торжество ещё более красивым. Самый лучший день в её жизни несмотря ни на что.
Гости на лавках оцепенели, только глаза наблюдали безотрывно. В тишине таилась особая музыка, тонкая и чарующая торжественностью. Каждый шаг полнился смыслом. В ажурной беседке замерли измученные ожиданием тёмные фигуры. Из всех виден только трепещущий восемнадцатилетний мальчишка. Закатное зарево путалось во всклокоченных волосах, в серых глазах полыхала первая безумная страсть, подрагивали сильные руки, высоко вздымалась широкая грудь. Герой тысячи битв сразит любого демона, совершит любой подвиг, а свои чувства открыть боится. До сих пор.
Лайсве встала перед Микашем, упрямо глядя в глаза. Страха больше нет.
— Всё в порядке? — спросил жрец.
Лайсве кивнула. Микаш смотрел, словно узник в ожидании приговора.
— Из-за задержки вынужден спросить, пришли ли вы сюда по своей воле и желаете ли этого союза? — продолжил жрец.
— Спасибо, я как раз хотела сказать.
Присутствующие напряглись, Микаш посерел в лице, во взгляде — обречённая тоска.
«Что же ты, держись! Давай дойдём до конца вместе!»
— Я знаю, что поступила дурно и сильно тебя обидела. Я знаю, что тебе трудно понять и простить. Мне было больно лгать тебе, но ещё больнее терпеть твоё презрение. Я смалодушничала, ошиблась, оказалась не настолько идеальна, насколько ты себе выдумал, но всё же… Всё, что было между нами, всё, что я говорила тебе, шло от чистого сердца. Будь искренен и ты. Если в тебе нет сил меня простить, если твоя любовь утрачена безвозвратно, то остановись сейчас. Показное благочестие не стоит союза с неблизким человеком. Ты сам заявлял это так часто! Клянусь, я не буду держать на тебя зла и повторю столько раз, сколько потребуется, что ты честнейший и благороднейший из людей, пока все не поверят. Потому что это — правда. Скажи, нужна ли я тебе? Хочешь ли ты пройти со мной этот путь рука об руку до самой смерти и даже после неё? Если ответишь да, я постараюсь изо всех сил, чтобы у нас всё сложилось. Я согласна быть твоей женой, хранить тебе верность, делить горе и радости, болезни и здоровье, богатство и бедность, всю жизнь — на двоих.
Гости выдохнули. Послышалось шевеление, шёпот. Лайсве смотрела на Микаша с вызовом.
Он сглатывал — ходил под тугим воротом кадык. Взгляд делался всё более хмурым. Лайсве протянула ему руку с его браслетом. Он принял её и закашлялся, будто слова давались ему нечеловеческими усилиями:
— Лайсве Веломри, я… — Вначале слабая и безвольная хватка крепчала. — Я, Микаш Остенский, в чине капитана рыцарей достославного ордена Сумеречников, беру тебя в жёны по своей воле и буду любить до самой смерти, в горе и в радости, в болезни и в здравии, в богатстве и бедности.
Лайсве понурилась. Это были официальные слова клятвы — не от сердца. Неужели даже сейчас достучаться до него не получилось?
Микаш потянул Лайсве к себе и зашептал измученно:
— Клянусь, что отрекаюсь от всех женщин, кроме тебя, и не возьму в постель другую, пока ты жива и даже после смерти.
Хотелось улыбнуться, но вышел только сдавленный всхлип. Микаш взял её левую руку своей левой. Жрец перевязал их запястья белой лентой и произнёс:
— Перед ликом Белой Птицы, хранительницы домашнего очага и повелительницы Небесного сердца, я нарекаю вас мужем и женой. Любите друг друга, живите в согласии и никогда не предавайте, ибо боги свидетельствуют ваши клятвы и скрепляют ваши намерения тканью мироздания, как я — этой лентой. Отныне вы одно: сердце, душа, существо.
Жрец отстегнул серебряный браслет с правой руки Лайсве и передал Микашу. Тот бережно надел украшение на её левое запястье, поглаживая пальцами кожу, чтобы удостовериться, что в этот раз не поранил.