– Вот наконец и у меня роман… Поздравь, брат, – говорил Садовский своему приятелю Андрею Имшенецкому спустя три дня после похода в театр.
В понедельник, то есть на другой день после театра, Садовский явился под вечер к Ольге, дабы ещё раз, лично засвидетельствовать своё огорчение и выразить надежду. Ольга была одна – прислуга, жившая неподалёку, уходила на ночь к себе. Перед появлением Садовского Ольга читала «Идиот». Книга эта, да, пожалуй, ещё «Село Степанчиково…» были единственными сочинениями Достоевского, которые Ольга не просто смогла прочесть, но и с удовольствием перечитывала. В других своих проявлениях Достоевский был ей чужд и непонятен.
Теперь же на сафьяновом диване в гостиной Ольга в очередной раз переживала за Настасью Филипповну, неразумно, по мнению Ольги, бросившую князя и укатившую в Екатерингоф с Рогожиным. Но едва завидев Садовского, Ольга тотчас обо всём забыла и молча уставилась на своего Серёженьку широко распахнутыми, лучившимися счастьем глазами.
Садовский повторил всё, о чём вчера написал, и замолчал, вдруг обнаружив, что говорить решительно не о чем. Он чего-то испугался, но Ольга, сама того не понимая, пришла ему на помощь.
– Хотите чаю? – спросила она, желая только одного: задержать Серёженьку, и не зная, как это сделать поделикатнее. Но тут она вспомнила о земляничном варенье, которое ещё с утра принесла кухарка, и ей страшно захотелось попотчевать Серёженьку и самой порадоваться тому, как Серёженьке будет вкусно.
Но Серёженька, нимало не заинтересовавшийся вареньем и думавший более о том, что разговор не складывается, а сам он рискует показаться неловким, необходительным и робким, вдруг отчётливо понял, что из этого тупика есть только два выхода: либо, попрощавшись, уйти, либо… И пока Ольга, усадив его за стол и разливая чай, рассказывала ему с увлечением, какие варенья варили в Бердянске, он всё ещё колебался и испытывал муки, склоняясь то к одному, то к другому пути. От нетерпения он вскочил и даже прошёлся по комнате. Ольга, только что заметив, что с Серёженькой что-то не так, смолкла.
– Что с вами, Сергей Милентьевич? – спросила она осторожно, пугаясь чего-то неясного.
Садовский остановился.
– Вы ещё спрашиваете! – воскликнул он. – Ольга Александровна… Оля… Разве вы… разве ты не видишь, что я влюблён!
Ольга, уже не раз воображавшая себе этот разговор, никак не ожидала, что так испугается.
– Не надо, Сергей Милентьевич… – прошептала она, не зная толком, чего именно «не надо».
– Да как же «не надо», Ольга Александровна! Оля… А чего же тогда надо?..
Он обнял её колени, стал целовать их.
– Не надо, Сергей Милентьевич, – шептала остолбеневшая Ольга, а шелестевшее платье как будто вторило ей. – Вы же знаете, что я… что я не свободна, я жениха жду…
– Да к чёрту этого жениха! – горячо шептал Садовский. – Я буду твоим женихом… Оля, послушай! Я теперь задумал уехать в Москву… Я не хочу здесь… Не хочу посвящать себя математике. Оля! Я решил стать врачом. Поедем со мной!.. Я выучусь и женюсь на тебе… Поедем, Оленька! Люблю тебя… Красавица моя… Оленька…
– Серёженька… – шептала Ольга, у которой плыли перед глазами какие-то разноцветные круги. – Серёженька… муж мой…
– Вообрази только, – рассказывал уже в среду Серёженька Имшенецкому, в комнате которого они расположились за бутылкой шампанского, – она невинна! Вот уж никогда бы не подумал!.. Этот дикий старик, который является к ней, казался мне её любовником. Но она уверяет, будто он только благодетельствует. Что ж, похоже, так оно и есть…
– Что же ты думаешь теперь делать? – спрашивал Имшенецкий.
– Ничего… То же, что и думал, – с наигранным безразличием пожимал плечами Садовский. – Дело моё – ты знаешь, какое: Москва. Математика мне опротивела. Да и здесь… – Садовский как-то неодобрительно причмокнул. – Решено: еду в Москву становиться врачом…
Комната Имшенецкого, словно шкатулка молодой красавицы драгоценностями, была заполнена книгами. Книги аккуратными рядами стояли на этажерке, в беспорядке были рассыпаны по дивану и подоконнику, стопками лежали на полу, так что Садовский, являясь к товарищу, невольно всякий раз спотыкался, опрокидывая очередную стопку. И со словами «фу ты, чёрт» кидался собирать рассыпанные тома.
Они сидели за столом у окна. Тёплый ветер задувал в комнату и перебирал жёлтыми страницами раскрытой на подоконнике книги. Эти шевелившиеся страницы притягивали взгляд Садовского, которому неизменно почему-то лезло в глаза одно слово: «Кропоткин». И Садовский, досадуя, неотвязчиво вспоминал бородатое лицо князя-анархиста.