Ночью Игнат Жук, лежа рядом с разомлевшей во сне бабой, никак не мог заснуть, он часто вставал, пил холодную ледяную воду в сенях и курил, хмель все не проходил, и Игнату Жуку хотелось что-нибудь сделать. Может, взять тот нож, что лежит в сухости на комеле печи и которым половина деревни колет свиней, затем пробраться на чистую половину избы и потихоньку отправить своих гостей на тот свет, а самому махнуть в лес, пристроиться там… Но он знал, что не сделает этого, и мучился. Теперь он понимал, почему немцы так долго и подробно расспрашивали его о землях кругом, и почему он не может взять нож с комеля и прокрасться на чистую половину избы.
— Ну, чего ты, Игнат, господи, не спишь? — спросила жена под утро, после первого петуха, глухо прокричавшего за стеной избы во дворе. — Засни, выбрось ты свою занозу из головы.
Он сидел на кровати, свесив ноги, и она провела по его выгнутой, справной спине ладонью.
— Ложись, спи, — сказала она и, помедлив, поднялась на колени, обхватила его за плечи. — Господи, Игнат, да что это с тобой… Допился, ложись, ложись, Игнат… Ложись…
Впервые, как она помнила, ее муж, Игнат Жук, плакал, по-мужски трудно, глотая слезы.
Он лег, вытянув ноги.
— Игнат…
— Ложись, — сказал он. — Хватит. Теперь уже нечего… Пропили, сволочи июды, прокукарекали все. Ничего от России теперь не останется. Ты думаешь, зачем они, наши гостечки, немцы, приехали? Поместью какому-то барону они из нашей земли выбирают, вот тебе фон барон. Ты думала, они нам — землицы-то? На-кась, выкуси! — с неожиданной злобой и ненавистью выдавил он из себя, сжимая оба кулака в кукиши. — На-кась! Дураки они тебе, они вон из нашей землицы поместья себе выбирают… Что мне большевики дали? На цепь, как кобеля, пристегнули, а эти, гляди, и того хуже…
— Игнат, — робко сказала жена. — Те какие-никакие, а свои, ты бы, Игнат, подумал. Знаешь поди, шкура хоть не черна соболя, да своя. Да и что тебе колхоз-то плохого сделал? Весь мир, значит, туда, а ты — сюда. Ты бы, Игнат, образумился, провались она, эта земля, без нее и слободнее стало.
— Заговорила, заговорила, — оборвал Игнат бабу злобно. — А ты думаешь, они тебе прощение дадут, свои-то? У меня задумки есть, они покрепче других будут…
Игнат Жук замолчал; если бы он не был так возбужден, он не стал бы разговаривать с женой, но теперь он не мог остановиться; он лишь говорил, словно еще раз думал тяжелую, сжигающую злобой думу все о той же земле, бывшей вначале под колхозом, а теперь вот немцы хотели ее отобрать под поместье барону. И он ничего не мог сделать или переменить, ему теперь, как скотине на веревке, шагай вслед за хозяином и не думай, то ли на бойню тебя, то ли на продажу.
От неожиданной злой жалости к себе, за погубление от своих же рук у Игната опять выдавило тяжелую слезу, и он замолчал, боясь выдать себя голосом перед бабой.
— Лишь бы немец с колхозами покончил, — сказал Игнат Жук минут через пять то затаенное, о чем думал долгими ночами и о чем он впервые сказал другому человеку. — А с немцем потом мы сами справимся. Мы у него из горла вырвем землицу-то, — сказал Игнат, каменно сводя скулы (вот-вот кожа лопнет), и жена испуганно зашептала:
— Тише, тише, да что ты мелешь! Перекрестись, вояка, господи! Ложись, слышишь, Христом молю, ложись! Бес тебя донимает, людей как мух бьют, какое тебе хозяйство?
Запел во дворе второй петух, и, знать, мороз укрепился: звонче доходил в другой раз голос петуха.
Прицелившись в дикого кабана ранней осенью 1941 года, Юрка Петлин не знал, чем все это обернется, но как бы то ни было, в Ржанских лесах жил и действовал, — все больше набирался сил партизанский отряд капитана Трофимова, или 1-й Ржанский. Эта встреча оказалась спасительной: в глубине души понимая, что никакой он не командир, не знает, с чего начать, Глушов растерялся. В мирных условиях он умел влиять на людей и привык к этому, а здесь, в лесу, он впервые почувствовал себя беспомощным. Военная премудрость начиналась прежде всего с умения стрелять, кидать гранаты, способности не через других и не через бумаги, а самому, прямо в глаза приказывать и добиваться исполнения своих приказаний, — пусть даже идти и умереть. У Глушова такой способности не оказалось, и он, присмотревшись несколько к Трофимову, сам предложил объединить его и своих людей вместе и командиром сделать Трофимова, за собой он оставлял роль комиссара, он был здесь свой, и даже никакого сомнения не возникало, кому быть комиссаром отряда; Трофимов первым делом предложил Глушову выбрать место для зимовки и вырыть землянки, одновременно оборудовать в глуши запасную базу на всякий случай.