— Но-но! Хорошего понемножку. Не упивайся мечтой, малыш. Ну, чем пахло?
— Девушкой, — честно ответил растерявшийся эльф.
— Ха! Молодежь… завидую даже немного. В твои годы моя фесалия тоже наверняка пахла бы по-другому…
— А чем пахнет сейчас?
— Ромом и солью, я ведь алкаш. Не работает у меня уже ничего. Да мне и не нужно. Ладно. Надо достать остальное.
— И что, за это дорого платят?
— Прилично, — за покатой спиной старика ловко работали руки.
— Его просто нюхают? Чем он опасен?
— Раньше просто перемалывали и нюхали, да; потом научились выделять экстракт, и вдыхать его пары. На вкус они тоже весьма специфичны, а уж опрокинуть флакончик экстракта… Но сейчас писк моды — их как-то обрабатывают, прессуют, что ли, и получаются такие тонкие маленькие пластинки, под язык кладешь, ложишься на гамачок — балдеж.
— А почему контрабанда-то?
— Да наркотик сильный, вредный. Со временем люди помимо вкуса или запаха начинают видеть объекты своих обожаний или свои мечты, погружаются в свои грезы. Хрен вытащишь потом. Как из красотки, точно!
Подул ветер, до них долетел шум прибоя. Сверху упало несколько камешков.
— Тихо! — Шепнул дед, пряча мешочек с водорослями за пазуху. Послышался сдавленный смешок.
— Это я, Григорий. — С козырька спрыгнул молодой парень в болотного цвета плаще, словно он ожидал дождя.
— Напугал, — старик вдруг разом посерьезнел. — Вот, держи.
Паренек открыл протянутый ему мешочек, внимательно осмотрел, взвесил сначала одной рукой, затем второй, и повесил к себе на пояс, под плащ, так ни разу и не вдохнув блаженного аромата.
— Хороший улов. Это примерно на три сотни. Все как обычно.
— Добро, — кивнул старик, — тогда увидимся.
— Кто знает.
— Кто знает.
Паренек ушел. Григорий смерил Ноэля взглядом.
— Такой этикет, — скривил он вдруг рожу. — Чего булки мнешь? Плечи (так он называл приспособление для переноса бочек) в руки и вперед.
— Не пойму я, дед, как так, — сказал Ноэль, затащив последнюю бочку в повозку, стоявшую у дороги. К его счастью, старик оказался адекватным и не собирался перетаскивать всю рыбу руками. — Триста золотых — очень неплохие деньги. Учитывая еще и рыбу, ты должен неплохо поднимать с такого улова. Почему ты до сих пор занимаешься этим?
Старик, возившийся с оглоблями, щурился от солнца. Посмотрел вниз, на шумящую меж скал, в которых они спрятали лодки, голубую воду. На чаек, круживших над ускользавшими вдаль кораблями, проходивших меж двух каменистых гряд, за которыми начиналось открытое море.
Надо же, они думали, что находятся глубоко на равнине, а в действительности жили в двух днях от бескрайних морских просторов. Теперь понятно, почему погода здесь была такой мягкой. Старик щурился.
— Море — мой дом. Все, что я умею в своей треклятой жизни.
— Не верю, — возразил Ноэль, разглядевший в засаленном говоре старика тень когда-то ярко пылавшего молодецкого красноречия. В ловких движениях — отпечаток если и не солдата, то уж точно путешественника, а во внимательном взгляде ясных серых глаз — покой и умиротворенность. Ноэль не знал, как получить этот покой, но думал, что он есть у всех, кто нашел свой дом.
Старик рассмеялся.
— Эх… — Он погладил гнедую кобылку, что должна была их везти. — У меня есть сын и дочь. Ради них и работаю. Чтобы никогда ни в чем себе не отказывали.
— Здесь, в Бреви?
— Неа. — Старик покончил с упряжью и запрыгнул на козлы.
— А где?
— В Аррелионе, малыш. В Аррелионе! — Хлопнули узды и лошадь медленно зашагала к рыбацкому городку.
— Сочувствую.
Старик аж хрюкнул.
— Рано еще! Мои это дети, понимаешь. Так просто они не погибнут. Не должны.
Телегу тряхнуло, когда одно из колес наехало на булыжник, и они ненадолго умолкли.
— Дед, я вот думаю. А нафига ты водоросли в рыбу засовывал, если отдал почти на месте?
— На всякий случай.
— А когда меня не было, ты как таскал это все?
— А вот когда тебя не было, я как раз выгружался в порту и нанимал грузил. И вот там-то наши достопочтенные блюстителя морского порядка меня и проверяли. Но они тупые.
— Но ведь они делают хорошее дело. Я всего не знаю, но, раз эта штука опасна, ты сам об этом говорил, значит, запрещать ее — правильно.