* * *
Поплавок еле заметно дрогнул, подпрыгнул и, набирая ход, стал уходить в бок и в глубину. Уставший от почти двухчасового ожидания Егор крепко — даже костяшки пальцев побелели! — сжал комель старой дедовой удочки из орешника. Он не спешил — знал свое дело.
Выждав положенную паузу, резко подсек: есть! Удилище согнулось дугой и задрожало в руках, передавая отчаянное сопротивление попавшейся крупной добычи. Спешить с выуживанием было нельзя. По опыту юноша знал, что в этот начальный, решающий момент схватки важно не суетиться, не поддаваться азарту, а ждать и терпеть, не давая «слабины», изматывать рыбу, потом осторожно подвести ее к берегу и позволить глотнуть воздуха. Дальше, как в таких случаях говорил дед, — «дело техники».
Крепко упершись босыми загорелыми ногами в узкую полоску берега, отделявшую крутой склон карьера от уреза воды, юный рыболов начал действовать. От напряжения леска звенела, мощные толчки и рывки невидимого противника не ослабевали, требуя максимального внимания и напряжения сил. «Не иначе, сазан кило на пять!» — с замиранием сердца подумал Егор. Мысленному взору его предстало триумфальное возвращение в Казачий Дюк, шествие по центральной улице с огромной рыбиной на кукане. (Конечно, можно было бы выбрать путь и короче, огородами, но ради такого случая крюк был вполне уместен.) Взрослые уважительно оглядываются на удачливого рыбака, а проигравшие во вчерашнем споре, посрамленные Серега и Юрка завистливо разглядывают трофей, отчаянно жалея, что накануне не послушали его, Егора Сенина, мудрого совета. А ведь он говорил им, что в такие теплые дни на «утрянку» лучше всего идти к карьеру за полигоном: там клев хоть и слабее, чем на лесном озере, зато есть шанс зацепить чего-нибудь покрупнее рядовых карасиков, окуньков да линьков. Впрочем, он не жадный, и вечером всем отрядом они запекут сазана-гиганта в углях… Может быть, и Лизу бабка отпустит к «витязям» на огонек?!
От сладких дум и упорной борьбы с неуступчивой рыбой Егора отвлекло ощущение какого-то смутного беспокойства. Что-то неуловимо изменилось в утреннем микромире, состоявшем из тумана, воды, звенящей лески и солнца, выглянувшего из-за косогора. Другой на его месте, быть может, и не обратил бы внимания на подобные «мелочи», но Егор — даром, что рос в лесу, — привык воспринимать окружающий мир как нечто цельное, живое и гармоничное. Встрепенувшись, он мгновенно установил причину тревоги: резко стихли голоса птиц. Что-то их напугало — зверь, человек?
Он остро вслушался в звуки леса. Сначала было тихо, и ему даже показалось, что тревога ложная. Но вот со стороны полигона донесся невнятный шум и треск ломающихся веток. «Это не зверь. Несколько взрослых мужчин — переговариваются и шагают уверенно, особо не таясь», — машинально отметил он про себя. Свои, селяне, объявиться здесь в эту пору никак не могли: во-первых, слишком рано; во-вторых, полигон пользовался у местных дурной славой. Скотину сюда на выпас не гнали, охотники обходили стороной. Разве что подростки, вроде Егора и его друзей, изредка выбирались на песчаный карьер. Привольно раскинувшись в полукилометре от полигона, глубокий и чистый, он таил в себе массу летних удовольствий, совершенно невозможных в других местах. Тут были и экстремальное катание на «тарзанках», и ныряние в воду с головокружительной высоты, и погружение с задержкой дыхания «на спор», и, наконец, увлекательная ловля раков (в варежках или, кто посмелей, голыми руками) из бесчисленных нор, расположенных на отвесных стенах карьера. Улов домой не носили, чтобы взрослые не догадались, откуда он, а варили тут же в ведре, заправляя пряностями и дымком от костра.
Старики рассказывали, что при коммунистах в этом месте сначала был концлагерь, потом какой-то военный объект — секретный настолько, что для въезда в Казачий Дюк всем, кроме постоянных жителей, требовались специальные разрешения. Объект тщательно охранялся собаками и мобильными патрулями. Через лес к нему вела одноколейка, по ночам оттуда частенько доносился гулкий лай, грохот составов и рев тяжелых грузовиков. В такие дни старухи крестились и молились особо истово, за полигоном же в народе прочно закрепилась репутация «нечистого места».
…Звуки между тем становились все сильнее, и с их приближением на душе у Егора росло чувство тревоги и опасности. Незнакомцы шли по верхней тропе — разглядеть оттуда человека, укрытого туманом и густым кустарником, они не смогли бы при всем желании. А вот услышать — сколько угодно! Попавшаяся на крючок рыба все еще бродила под водой вдоль берега, испытывая прочность снасти, но, устав, она рано или поздно выйдет на поверхность и там наверняка устроит шумный «концерт». Это раскроет тайное укрытие Егора. Надо было что-то делать. Юноша тяжело вздохнул. Ему до слез было жалко редкой добычи — ведь та уже была почти в руках, — но и обнаруживать свое присутствие в сложившихся обстоятельствах было бы с его стороны непозволительной ошибкой. Оно, конечно, вполне могло статься, что люди, бродившие около полигона в такую рань, не представляли ни для него, ни для Казачьего Дюка никакой реальной угрозы, но какое-то шестое чувство предупреждало — это не так! Тяжело вздохнув, Егор решительно выпрямил удилище: учуяв слабину, сазан радостно рванул в спасительную бездну, леска натянулась, не выдержала и… с сухим щелчком лопнула. Все было кончено. «Подлый» противник, мало того, что незаслуженно ушел восвояси, — он еще и утащил с собой бесценный фабричный поплавок, подарок отца, а с ним шикарный кованый крючок, верой и правдой служивший Егору добрых три года. Впрочем, расстраиваться было некогда: те, наверху, уже рядом, да и сожалеть о принятых решениях было не в привычке Егора. Он крепко-накрепко запомнил рассказ отца о древних воинах-самураях, принимавших ответственные решения в течение «семи вздохов и семи выдохов», и с тех пор старался следовать этому правилу настоящего мужчины.