— Ты очень расстроился? — спросила она.
— Не знаю. Прежде у меня никогда не было беременной дочери, поэтому я просто не знаю, как должен вести себя. Это Джесс?
Она кивнула.
— Ты сказала ему?
Она снова кивнула:
— Он сказал, что женится на мне. Или заплатит за аборт.
— Свадьба или аборт, — задумчиво произнес Питер Голдсмит, попыхивая трубкой. — Он как двуликий Янус.
Опустив голову, она разглядывала свои руки, лежавшие на коленях, обтянутых джинсами. На костяшках пальцев и под ногтями присохла грязь. «Руки женщины говорят о ее привычках, — прозвучал в голове голос ее матери. — Беременная дочь. Мне придется отказаться от участия в церковных делах. Руки женщины…»
Ее отец сказал:
— Я не хотел бы вмешиваться в твою интимную жизнь больше чем нужно… на разве он… или ты… не предохранялись?
— Я принимала противозачаточные таблетки, — ответила она — Но они не помогли.
— Тогда я никого не могу винить, кроме вас обоих, — сказал он, внимательно глядя на нее. — Но и этого я не могу делать, Франни. Я не могу никого винить. В шестьдесят четыре забываешь, что чувствуют люди в двадцать один. Поэтому не будем говорить о вине.
Она почувствовала огромное облегчение, у нее даже закружилась голова, как при обмороке.
— А вот у твоей матери найдется немало упреков, и я не буду останавливать ее, но я и не буду на ее стороне. Ты понимаешь, что я имею в виду?
Она кивнула. Ее отец никогда не противоречил матери. По крайней мере, вслух. У нее был ядовитый язык. «Иногда, когда с ней споришь, ситуация выходит из-под контроля, — как-то сказал он Франни. — А когда она теряет самообладание, то может так исполосовать своего оппонента, что последующие извинения уже ничем не помогут раненому». Франни тогда еще подумала, что ее отец, наверное, много лет назад был поставлен перед выбором: продолжать восставать, что закончилось бы разводом, или сдаться на милость победителя. Он выбрал второе — но на своих собственных условиях.
Она спокойно спросила:
— Ты уверен, что сможешь не вмешиваться, папа?
— Ты просишь меня принять твою сторону?
— Не знаю.
— Что ты собираешься делать?
— С мамой?
— Нет, с собой, Франни.
— Не знаю.
— Выйдешь за него замуж. Двоим прожить дешевле, чем одному, так, кажется, теперь говорят.
— Я не думаю, что смогу сделать это. Мне кажется, я разлюбила его, если когда-нибудь вообще любила.
— Из-за ребенка? — Его трубка опять разгорелась вовсю, запах дыма был таким приятным в летнем воздухе. В углах сада собирались тени, кузнечики завели свою песню.
— Нет, дело вовсе не в ребенке. Это все равно произошло бы. Джесс… — Она замялась, пытаясь объяснить, что же не так было с Джессом, то, что она могла бы пропустить в том смятении, в которое ее вверг ребенок, стоя перед необходимостью срочно принять решение и выбраться из-под устрашающей тени матери, которая теперь занималась покупкой перчаток к свадьбе подруги детства Франни. То, что могло бы быть похоронено здесь, но, несомненно, беспокойно отдыхало бы шесть месяцев, шестнадцать, даже двадцать шесть, однако все равно восстало бы из могилы и напало бы на них обоих. «Замуж не напасть, как бы замужем не пропасть». Одна из любимых поговорок ее матери.
— Он слабак, — сказала она, — Я не могу объяснить это по-другому.
— Ты не доверяешь ему по-настоящему, чтобы связать с ним судьбу, ведь так, Франни?
— Нет, — сказала она, думая, что ее отец точнее докопался до корней проблемы. Она не доверяла Джессу, который вышел из богатой семьи и носил голубую блузу рабочего.
— Джесс имеет в виду только хорошее. Он хочет поступать только правильно, он действительно хочет этого. Но… два семестра назад мы пошли на поэтический вечер. Стихи читал человек по имени Тед Энсмен. Аудитория была переполнена. Все очень внимательно слушали… буквально затаив дыхание… чтобы не пропустить ни единого слова. А я… ну, ты же знаешь меня…
Отец уютно обхватил ее своими руками и сказал:
— На Франни напал смешок.
— Да. Правильно. Мне кажется, ты меня очень хорошо знаешь. Это — я имею в виду смешок — берется ниоткуда. Я все время думала: «Чистюли, чистюли, мы слушаем грязнулю». Все это повторялось ритмично, как в песенке, которую слушаешь по радио. И на меня напал смешок. Я вовсе не хотела этого. К тому же смех не имел никакого отношения к поэзии мистера Энсмена, его стихи были хороши, даже несмотря на то, каким неопрятным он выглядел. Причина была в том, как они смотрели на него.