— Если спихнешь ту тачку в пропасть меньше чем за пятнадцать минут, я, может быть, и не трону тебя, — сказал Малыш. — Ты мне веришь?
— Да, — поспешно заверил его Мусорщик. Но он уже заглянул в эти сверкающие сверхъестественным блеском глаза, и он уже не верил ни единому слову.
Они вернулись к затору, Мусорщик шел впереди Малыша, с трудом переставляя непослушные ватные ноги. Малыш шел жеманной походкой, его кожаная курточка тихо поскрипывала своими потайными складками. На кукольных губах играла легкая, чуть ли не сладкая улыбочка.
Когда они подошли к затору, уже почти стемнело. Микроавтобус по-прежнему лежал на боку, трупы трех или четырех пассажиров, сплетение рук и ног милосердно скрывал быстро убывающий свет. Малыш обошел фургон и встал на обочине, разглядывая то место, по краю которого они проехали около десяти часов назад. Одна колея от колес его двухместной машины все еще была видна, другая же исчезла вместе с насыпью.
— Нет, — сказал Малыш таким тоном, будто кто-то собирался ему противоречить. — Второй раз здесь уже не проехать. Сначала нужно постараться расчистить дорогу. Ты помалкивай, говорить буду я.
На одно мгновение Мусорщику пришла в голову мысль броситься на Малыша и попытаться столкнуть того с обрыва. Но тут Малыш повернулся. Его поднятые пистолеты были небрежно направлены в живот Мусорщика.
— Признавайся, Мусор. У тебя ведь были на уме дурные мысли. И не пытайся это отрицать. Я у тебя в башке читаю, как в книге.
Мусорщик протестующе затряс головой.
— Не делай со мной ошибочек, Мусор. Во всем мире это самое главное, что тебе не следует делать. А теперь за работу — выталкивай этот фургон. У тебя на все про все пятнадцать минут.
Рядом на разбитой центральной полосе был припаркован микроавтобус «Остин». Малыш распахнул дверь для пассажиров, нечаянно вспоров раздувшийся труп девочки-подростка (ее рука упала на его кисть, но он с небрежным видом отбросил ее, словно это была куриная косточка, которую он только что обглодал), и сел на ковшеобразное сиденье, свесив ноги наружу. В прекрасном расположении духа он жестикулировал оружием перед сгорбленным, дрожащим Мусорщиком.
— Теряешь время, приятель! — Запрокинув голову, он запел:
— Ох… вот так-то, Мусорщина — трахательная машина, давай, вживайся в образ, у тебя осталось двенадцать минут, давай, осел, обопрись на правую ножку и…
Мусорщик уперся в микроавтобус. Сдвинул ноги и толкнул изо всех сил. Микроавтобус сдвинулся, возможно, дюйма на два к склону. В сердце Мусорщика стало расцветать самое стойкое из всех сердечных растении — надежда. Малыш был непредсказуемым, импульсивным, тем, кого Карли Йатс и его дружки по бассейну называли «сумасшедший, как крыса из уборной». Может быть, если он действительно спихнет автобус в пропасть и тем самым расчистит путь для драгоценной машины Малыша, этот сумасшедший, может, и оставит его в живых. Может быть. Наклонив голову, он ухватился за края корпуса микроавтобуса и толкнул изо всех сил. Боль пронзила недавно обожженную руку, и он понял, что нежная тонкая наросшая ткань скоро лопнет. И тогда боль превратится в муку.
Автофургон сдвинулся еще дюйма на три. Капельки пота стекали с бровей Мусорщика и, попадая в глаза, жгли, как теплое машинное масло.
— Вон Джон-дурак идет с лопатой, одно яйцо он потерял, растяпа, но он идет, йа-хо-о! — напевал Малыш. — Ну-ка, давай! Левой! Левой!
Пение резко оборвалось, словно сухой сук. Мусорщик с любопытством поднял глаза. Малыш встал с пассажирского сиденья «Остина». Стоя боком к Мусорщику, он всматривался вдаль, через шоссе, на длинные тени, быстро двигающиеся в восточном направлении. За ними, заслоняя собой полнеба, вздымался скалистый, поросший кустарником горный склон.
— Что это было? — прошептал Малыш.
— Я ничего не слы…
И в следующее мгновение Мусорщик действительно что-то услышал. Он услышал тихий шорох гальки и камней по другую сторону шоссе. Внезапно он вспомнил сон, он вспомнил все до мельчайших подробностей, и от этого кровь похолодела у него в жилах, а во рту пересохло.
— Кто там? — закричал Малыш. — Лучше отвечай! Отвечай же, черт побери, иначе буду стрелять!
И ему ответили, но только не человеческим голосом. В ночи, подобно хриплой сирене, раздался вой, сначала нараставший, а затем быстро упавший до гортанного ворчания.
— Боже праведный! — воскликнул Малыш внезапно тонким голосом.