Эти последние броски он много раз проделывал мысленно во сне, чувствуя каждую часть своего тела…
Он вставал и привычно поднимал руку, не дожидаясь, пока ее вздернет рефери на ковре. «…Сколько видел бойцов, но такого, как ты, не могу понять. Какого ху… ты с ним так долго возился!?», – удовлетворенно бубнил КаПэ, Константин Павлович, коренастый, с короткими ногами и изрядным животом : «Ты его тушируй, но и балл не забывай взять. Ну ты и уникум…»
После победы на первенстве Союза, он утратил интерес к возне на ковре. Стало просто скучно, в очередной раз повторять то же самое, что и в первый год. КаПэ его поддержал : «Жаль, конечно, но тебе нужно учиться, а не валять тела по ковру. Только не везде у тебя будет второй период. Береги себя.» И КаПэ его крепко обнял.
Он с легким сердцем завершил со спортом и плавно приступил к изучению иностранных языков. Он не выбирал даже, а, как само собой разумевшееся, погрузился в немецкий. Он быстро понял, что превзошел преподавательницу, после того как она пригласила его к себе домой в субботу.
Немного поговорив о нем самом, о его родителях, она напрямую спросила, откуда у него такое произношение. Он не знал что ответить, он сам чувствовал, что будто живет второй, отдельной жизнью, звучавшей немецкими словами. К нему прилипло второе прозвище – «Немец».
Первым стала его собственная фамилия. Преподаватель тактики, майор Калявин, недовольно заметил ему, что просил называть фамилию. Под хохот аудитории он объяснил майору, что назвал свою настоящую – именно ту, как она записана у него во всех документах. Калявин не поверил и, прочитав в журнале, сказал примирительно : «Ты ни в чем не виноват, фамилия просто такая…», вызвав новый шквал хохота. Терпеливо переждав всеобщее веселье, майор вызвал его к доске.
После контрольной Калявин попросил его зайти в преподавательскую. Майор долго листал журнал, открывая, закрывая, и предложил : «Что Вы думаете, если вас назначить моим помощником по проведению тактических занятий!?» Он совершенно не удивился, потому что сам видел свое превосходство над сокурсниками. Он только уточнил : «Мне сразу давать ответ, товарищ майор?» Тот задумался и сказал : «Обычно просят несколько дней, но вам это не нужно. Вы же и сами все знаете. Кстати, откуда у Вас такая фамилия?» Он усмехнулся : «От отца. А почему у отца такая, я не знаю.» Калявин чуть внимательнее посмотрел на него : «Вы, насколько я информирован, ни разу не ездили домой!? Почему? У вас дома что-то не в порядке? Простите, если я вмешиваюсь не в свое дело. Можете сесть, мы просто беседуем.» Он ответил с задержкой, односложно, пожав плечами : «Нет, все в порядке.» и посмотрел в глаза майору. Калявин смутился и ответил, будто оправдываясь : «Мы ведь не только преподаем, но и воспитываем. Поэтому не обижайтесь, если мы, офицеры училища, интересуемся обстановкой в семье и дома.» Он повторил : «У меня все в порядке.» Майор не стал настаивать : «Ну раз в порядке, значит, к делу. Если согласны с моим предложением, то сначала подпишем приказ. Первый полевой выход проведете со своими товарищами. А потом уже, если хорошо себя покажете, станете моим ассистентом. Война – это, прежде всего, скучная и нудная подготовка, а потом уже беготня со стрельбой. Побеждает не сильный и быстрый, а хорошо подготовленный и умный. Ну в вашей физической подготовке я не сомневаюсь, наслышан…» Калявин дружески улыбнулся : «Отсутствием ума Вы тоже не страдате, так что будем делать из Вас умного командира. Вы можете далеко пойти.»
Он слушал, но не относил все сказанные слова к себе. Он просто жил жизнью, не имевшей ничего общего с жизнью в доме в северном городе с вечным ветром и влажным воздухом..
Еще его удивил преподаватель математики пожилой неприветливый капитан со странной для этого заведения фамилией Сунтор. «…У тебя такая голова, что ты забыл среди этих долбоёбов!?», – как-то выговорил в сердцах капитан, поймав его в коридоре после раздачи контрольных : «…Эти только и способны о голову бутылки, да кирпичи разбивать. Ну с них и спрос невысокий. Но ты-то!?..» Он не мог найтись, что ответить. «И ты станешь таким же. Если не поумнеешь.», – досадливо сказал Сунтор, и не дождавшись ответа, ушел, сутулый и неопрятный. Он тогда так и не понял, почему выделил его математик.
Учеба, полевые занятия, перемежавшиеся кратким отдыхом, катились как на колесах. Он не замечал, насколько короткими стали выходные. Возвращавшиеся из увольнений и самоволок рассказывали о приключениях среди гражданской жизни, о встречах с женщинами, о танцах. Он, естественно, тоже выходил в город. Больше всего он любил спускаться под гору по длинной улице, пересекавшей весь город. Осенью и ранней весной мелкая пыль, что приносило невидимыми тучами со Мстёры, из-за зеленого океана за Окой, стекалась в бесконечные брустверы липкой глинистой грязи. Через эти валы надо было перепрыгивать, чтобы приземлиться на подножке городского автобуса. И не раз, не рассчитав прыжок, он втаскивал с собой в автобус кучку грязи, выдавливавшейся, как из тюбика, из ботинка.