Оказалось, что испуг Рахима был неспроста.
– «…Ты точно видел именно его?», – переспросил Лангер, еще не согревшись в утреннем ознобе.
–«Не только видел! Он со мной говорил и мне грозил…»
– «Чем он тебе мог грозить? Ты же под моим прикрытием. Кто тебе вообще может угрожать?», – настаивал Лангер. Рахим, полноватый, с коротковатыми руками, широко раскрыл нетипичные для афганца зеленые глаза :
– «Что еще с араба взять? Они же к нам относятся как господа. А мы их терпеть не можем. Он это тоже знает, но так он же господин Хафез, полицейский…»
Лангер невольно скрипнул зубами :
– «Ну так с чем он на тебя наехал? Только не скрывай ничего, а то не смогу помочь.»
Рахим, говоривший бойко по-немецки, на этот раз то и дело сбивался и рассказывал невпопад. Было видно, насколько страх овладел им.
Накануне к нему подошел на улице сотрудник Лангера Хафез, одетый не просто в штатское – «…и разоделся по-мусуьмански, даже ноги босые в сандалиях…» – приказал(!) пройти на заброшенный стадион за станцией и ожидать.
Рахим, конечно, не стал возражать и через полчаса был там. Хафез явился не один, а с каким-то доселе не появлявшимся в этом районе странным типом.
– «Не араб точно, но и не европеец.»
Требование Хафеза – его спутник все это время молчал – состояло в организации встречи их обоих с Лангером, как можно более скрытной. Мол, открылся выход на организаторов нелегальной иммиграции в Германию боевиков из Палестины. А для каких целей, этим как раз и хотели поделиться с Лангером эти двое.
– «Ты, надеюсь, держал язык за зубами и не проявлял любопытства к другу Хафеза?»
– «Вы же меня знаете, комиссар! На Востоке любопытство не поощряется. Только вот…»
– «Что только?»
– «Этот друг вашего офицера самый настоящий еврей.»
– «Почему ты так решил?»
– «У него глаза внимательные, он, наверное, военный…»
– «Да почему ты так решил?»
Лангер вспомнил человека из свиты израильского посла около центра Игнаца Бубиса.
– «…Я бы на вашем месте не стал с ним встречаться. Он смотрит, как отсутствует. Люди, которые хотят что-то предложить, смотрят иначе. А этот – внимательно и словно издалека.»
Лангер поежился. Рахим сидел, согнувшись, поставив локти на колени, будто ждал команды. Лангер раздумывал.
– «Хорошо! Встретимся в Остенде-Парке, в четверг, в семь вечера, со стороны Гогенцоллерн-Аллее. Там место тихое, для разговора годится.»
– «Хорошо, господин комиссар!»
– «Ты только не трясись. А главное – ты уже забыл про то, что я тебе только что сказал!» Рахим поднял испуганные глаза.
– «Иди и не бойся. Я тебя всегда прикрою.»
Наблюдая за поплевшимся прочь афганцем, Лангер лихорадочно соображал, но в голову не приходило иного, чем удивление от незнакомого, хотя и вполне ожидаемого, обличья собственного сотрудника. Кем был его молчаливый спутник, Лангер уже не сомневался. Как не сомневался и в мотивах появления его здесь. И Лангер решился.
Войдя в будку с телефонным автоматом, он снял трубку и набрал номер. Ответил мужчина. Лангер произнес короткую фразу, выслушал такой же короткий ответ, сказал :
– «Сегодня, в два, на Alte Flughafen…». Лангер не сразу повесил трубку…
Виндхук был похож на декорации, напоминавшие Лангеру театр «Felsenbühne» в Ратене. Немецкий квартал выделялся так же, как и везде, куда раскидывала немцев по свету судьба. Дома времен Второй империи не смешивались с игрушечными фахверковыми. В последних, по иронии судьбы, ныне обитали разбогатевшие потомки пионеров, решивших распространить «Орднунг» за экватор. Тем, кто не возвратился в Европу от отчаяния и тщетности устроиться в Стране Обетованной, пришлось перетерпеть долгие годы истребления духа предков. К этим упорным добавились другие, тоже упорные, не желавшие смириться с крушением иллюзии предпочтительности оружия всем прочим средствам.
Они, в отличие от упрямых первопоселенцев, обладали изворотливостью ума, опытом жизни в Большом Мире и, что во многом определило смену ролей, ухитрились неведомыми путями прибыть небедными. Они умели ценить время, которое для первопоселенцев застыло среди вечных камней и песков, омываемых вечными водами океана. Они решительно меняли традиции и привычки тех, кто их принял. И первым видимым признаком необратимых изменений стал вызывающий вид фахверковых домов, в которых на далекой родине жили низшие сословия.