— Сюда садись, — женщина указала на первую парту. — Еще раз увижу с трубкой — вылетишь как миленькая. Поняла?
— Поняла, — проворчала Аджа, потирая ухо, больше покрасневшее от стыда, нежели от цепких пальцев.
— Отлично, — Лала взяла мел и настучала квадратное уравнение. — Кири — к доске.
— Я? — ученица удивленно завертела головой, и близко не понимая, что за колдовскую формулу ей нарисовали.
Колдовскую формулу? Почему эта фраза кажется до боли знакомой?
— А тут еще есть Кири? — проворчала учительница. — Поднимите руки.
Никто не поднял — Лала шутку бы не оценила и запросто отправила бы к доске. Под ехидными взглядами девушка встала перед классом и взяла мел.
— Ну, чего стоишь? Решай.
— Я…
— Что — ты? Забыла?
— Я… не знаю, что это…
На полминуты помещение утонуло в тишине. Ответ ошарашил даже видавшую виды учительницу, не говоря уже об одноклассницах. Лала ожидала услышать самые разные оправдания, но такое?
— То есть, не знаешь? А на уроках чем занимаешься? Ворон считаешь?
— О мальчиках мечтает, — Эли без жалости вонзила кинжал в спину. Подруга еще называется. Да и подруга ли? Они учились вместе, но тесно никогда не общались. Почему? Кажется, Эльвира — не совсем обычная. То ли из богатой семьи, то ли… то ли что? Чертовы воспоминания, ну же — вынырните, наконец, из омута!
— Завтра чтобы с матерью пришла. Поведение и успеваемость — ниже плинтуса.
Остаток дня прошел как в тумане. Или его вовсе не было? Вот девушка вернулась на место, а вот уже открыла скрипучую деревянную дверь подъезда. И за ней сразу же началась квартира. Мама как обычно хлопотала на кухне, Маша возилась с куклами на полу прихожей. А не многовато ли ей лет для таких игрушек? Помнится, девочка неплохо овладела вполне взрослой и серьезной наукой. Но какой? Если не изменяет память, а она изменила и предала уже все, что только можно, это ремесло как-то связано с тканью и ножницами. Маша учится на портниху? Звучит правдоподобно, но почему тогда зудит в груди, как от заведомо неверного ответа?
— М-а-а-м! Кири вернулась! И опять принесла двойку!
Вот же пакость. С каких пор добрая отзывчивая малышка превратилась в мегеру?
Римма встала напротив, держа полотенце в опущенной руке — совсем как ремень.
— Ну, чем похвастаешься? Давай, не молчи. Все равно узнаю.
— Тебя в школу вызвали, — обреченно выдохнула дочь.
— Неужели? Почему? — спросила женщина таким тоном, словно уже знала ответ.
— Кири — двоечница! — пискнула Маша и залилась отрывистым смехом, больше напоминающим лай трусливой собачонки. — Кири — прогульщица!
Едкая смесь ярости и ненависти обожгла грудь. От гнева перед глазами все поплыло, облики исказились, но в ту же секунду пришло успокоение, будто девушку опоили сонным зельем. Но Кири не позволила пустить все на круги своя, боль в груди всколыхнула спрессованный ил подсознания, и на поверхность всплыли нечеткие образы — та же квартира, тот же диван, и совсем другая Маша, хлопочущая рядом с ножницами и бинтами. Маша, которая никогда бы не стала злорадствовать и науськивать, Маша, которая пришла на помощь, хотя могла бы просто убежать, и никто бы ее не осудил, не упрекнул. А это все — мираж, морок, иллюзия, насланные неведомой силой, делающей все, чтобы ее забыли и приняли вымысел за реальность.
Ну уж нет. Душевное равновесие — вот ее слабость. Стоит его пошатнуть, и путы ослабнут. Кири вцепилась в рыжие локоны и со всей силы потянула, тараща глаза и кусая губы до крови. И снова все стало зыбким, изошло мелкими волнами, как река в дождь. Вот он — выход, но так просто беглянку не отпустят.
— Доченька, ну чего же ты? — Римма прижала девушку к груди. — Я этой Машке устрою. А ты не волнуйся, не беспокойся. Понимаю, переходный возраст — все через него проходили.
Теплота и нежность хлынули на угасающий пожар. Но Кири изо всех сил старалась не забыть, что эта родительская забота — фальшь от первого до последнего слова. Да и не мать ей эта женщина. Настоящая семья где-то далеко и там тоже очень много песка, только настоящего, колючего и горячего. А в этот хоть с головой заройся, не почувствуешь ничего, как во сне. Сон… это все — лишь сон, насланный той самой неведомой сущностью. Кири не видела ее, но ощущала нависшую давящую угрозу. Эта сущность была повсюду. Этот призрачный мир — ее плоть и кровь. Пора выбираться. Пора просыпаться. А самый верный способ вырваться из дурного сна — увидеть самый жуткий кошмар. А что может быть страшнее собственной смерти?