Искандер-наме

Взял свой меч Искендер, но, о славе радея,
Взял он также аркан, чтоб схватить лиходея.
Он приблизился к диву для страшной игры,
Словно черная туча к вершине горы.
Но не сделали шага ступни крокодила:
Искендера звезда ему путь преградила.
И аркан, много недругов стиснувший встарь,
Словно обруч возмездья метнул государь, —
И петля шею дива сдавила с размаху,
И склонилась лазурь, поклонясь шахиншаху.
И  когда лиходея сдавила петля,
Царь, что скручивал дивов, сраженье не для,
Затянул свой аркан и  рукой властелина
Волоча, потащил захрипевшего джинна.
И к румийским войскам, словно слабую лань,
Повлекла силача Искендерова длань.
И когда трепыхала лохматая груда
И пропала вся мощь непостижного чуда, —
Стало радостно стройным румийским войскам!
Их ликующий крик поднялся к облакам.
И такой был дарован разгул барабанам,
Что весь воздух плясал, словно сделался пьяным.
Искендер, распознав, сколь был яростен див,
Приказал, чтоб, весь мир от него оградив,
Ввергли дива в темницу; томилось немало
Там иных Ариманов, как им и пристало.
Увидав, что за мощь породил Филикус,
Был тревогой объят каждый доблестный рус.
Воском тающим сделался Руса властитель,
Возвеличился румского царства Хранитель.
И певцов он позвал, и для радостных всех
Растворил он приют и пиров и утех.
Внемля чангам, он пил ту усладу, что цветом
Говорила о розах, раскрывшихся летом.
И веселый Властитель, вкушая вино,
Славил счастье, что было ему вручено.
Под сапфирный замок ночь припрятала клады,
И весы камфары стали мускусу рады.
Все вкушал Искендер сладкий мускус вина,
Все была так же песня стройна и нежна.
То склонялся он к чаши багряным усладам,
То свой слух услаждал чанга сладостным ладой.
И, склоняясь к вина огневому ключу,
Он дарил пировавшим шелка и парчу.
И, пируя, о битве желал он беседы:
Про удачи расспрашивал он и про беды.
И сказал он о всаднике, скрытом в броне
И скакавшем, как буря, на черном коне:
«Мне неведомо: стал ли он горестным тленом,
Иль в несчастном бою познакомился с пленом…
Если он полонен, — вот вам воля моя:
Мы должны его вызволить силой копья,
Если ж он распрощался с обителью нашей,
То его мы помянем признательной чашей».
И, смягчен снисхожденьем, присущим вину,
Он припомнил о тех, что томятся в плену,
И велел, чтоб на пир, многолюдный и тесный,
Был доставлен в оковах боец бессловесны!
И на пир этот смутной ночною порой
Приведен был в цепях пленник, схожий с торой.
Пребывал на пиру он понуро, уныло.
Его тело в цепях обессилено было.
Он, лишь только стеная, сидел у стола,
Но ему бессловесность защитой была.
Слыша стон человека, лишенного речи,
Царь, нанесший ему столько тяжких увечий,
Смявший силой своей силу вражеских плеч,
Повелел с побежденного цепи совлечь.
Благородный велел, — стал плененный свободным,
А вреда ведь никто не чинит благородным.
Обласкал его царь, вкусной подал еды,
Миновавшего гнева загладил следы.
Он рассеял вином несчастливца невзгоду,
Чтоб душа его снова узнала свободу.
И злодей, ощутив милосердия сень,
У престола простерся, как тихая тень.
Хоть к нему подходили все люди с опаской, —
Признавал он того, кто дарил его лаской.
Вдруг, никем не удержан, мгновенно вскочив,
Из шатра убежал этот сумрачный див.
И в ответ всем очам, на него устремленным,
Миродержец промолвил своим приближенным:
«Стал он волен, обласкан, стал вовсе не зол,
Пил с отрадой вино, — почему ж он ушел?»
Но мужи, отвечая Владыке, едва ли
Объясненье всему надлежащее дали.
Молвил первый: «Степное чудовище! В степь
Он помчался. Ведь сняли с чудовища цепь».
«Опьяненный вином, — было слово второго,—
Он решил, что к своим проберется он снова».
Царь внимал говорившим с умом иль спроста,
Но свои им в ответ не раскрыл он уста.
Все он ждал, как бы внемлющий звездному рою;
Синий свод удивит его новой игрою.
И вернулся беглец в его царственный стан,
На руках поднимая Нистандарджихан.
На ковер положил он ее осторожно
И поник, — мол, служу я Владыке не ложно.